— Он убил команду?
— Они были французы, — сказал Дашер. Он отложил трубку и покрутил усы. — И вот Требуха снова при «Драконе», а кто хоть раз был контрабандистом — контрабандист навеки, так у нас говорят. Он вложил все свои деньги в грандиозное мероприятие. Чай, друг мой, заварочка, заварка. Прямо из Нормандии прибыл он, груз был такой, что носовой дракон по уши был в воде. Но таможня уже ждала. Какой-то «доброжелатель» на него настучал. При лунном свете полиция взяла весь груз, до последней чаинки. Шхуну они тоже конфисковали. Арестовали и капитана Кроу.
— И повесили его.
— Повесили. Но не таможня, а свои же, контрабандисты. Не простили такого провала. Недолго думая, его осудили, посадили верхом на лошадь и связали руки за спиной. На шее — удавка. Все затянуто, подтянуто. Никакой другой всадник не держался в седле так стройно.
Дашер напрягся, сидя на кабестане, поднял подбородок, выпрямил спину. Он как будто сам сидел в седле с петлей на шее.
— Пламенным взором глядел капитан Кроу на них всех. Его глаза обжигают, ты же знаешь, сам видел. Эти люди стегают лошадь кнутами, она рвется вперед, капитан сваливается, как бревно.
Дашер вскочил на ноги, схватившись руками за горло. Он мотал головой, развевались его бакенбарды.
— Он бьется, силится сделать вдох, глаза — как у совы. Он крутится на конце веревки, сук, на котором он болтается, гнется. Капитан касается ногами земли, подлетает обратно в воздух. Веселенькую джигу сплясал капитан в ту ночь. — Дашер улыбнулся. — Но кто же его спас? Кто подоспел в самый последний момент?
— Ты?
— Лихой Томми Даскер. — Он засмеялся. — Люди говорили об этом недели и месяцы спустя, за мили и мили. Да тебе каждый второй от Рамсгейта до Бичи-Хеда ответил бы: «Я был там. Я видел, как вихрем пронесся лихой Томми Даскер, спасая своего капитана». — Дашер весь сиял, произнося это. — Надо было оставить эту скотину подыхать, но что это было за зрелище! Бог ты мой, я хотел бы иметь возможность посмотреть на себя со стороны. Как я выглядел!
Он рассеянно скреб пробки на груди своего спасательного жилета.
— Об этом когда-нибудь напишут. Обо мне напишут романы и пьесы. Я хочу, чтобы обо мне напечатали в книгах. Тот, о ком пишут в книгах, никогда не умрет.
Уже почти стемнело. В любую минуту могли взвиться паруса, уже давно ждущие ветра, а я все еще не знал, кому можно доверять, у кого книжка мертвеца.
— Ты хорошо знаешь Мэтью и Гарри? — спросил я. — Мне кажется, что вы все заодно.
— Смешное дело, — ответил Дашер. — Это Мэтью разнесло в клочки, хотя мы опасались, что Гарри пойдет вразнос. — Он улыбался своему каламбуру. — Ох и мастер же я на острое словцо! Мэтью бы посмеялся, он тоже любил пошутить. — Он посмотрел на трубку, поковырялся в ней. — Гарри странный парень. Крепкий орешек. Трудно раскусить. Я вообще его не видел до бухты Пегвел, до того момента, когда они с Мэтью поднялись на борт.