Ганс Герцог приехал из Германии перед войной, но искал не счастья и денег, а скорее удовлетворения. Он очень поздно женился и считал брак, а тем более отцовство, моральной необходимостью. Он называл их управляемыми видами рая.
Когда с ним случился удар, Эфраин ухаживал за ним день и ночь. Ганс Герцог не мог ничего говорить, но прекрасно общался с Эфраином с помощью глаз. В свой последний миг он сделал безумное усилие сказать что-то Эфраину — но не смог. Тогда он пожал плечами и рассмеялся. И умер.
Сейчас Эфраин работал на вдову, правда, не так охотно и, конечно, не с тем удовольствием. Она продала птицеферму, напоминавшую, как она говорила, её супруга, но продолжала держать Эфраина на службе, так как он был единственным, кто знал, как ездить на мопеде.
Заметив, что дверь в апартаменты Фриды Герцог приоткрыта, он толчком, без стука, открыл её и вошёл в крошечную переднюю, которая вела в гостиную.
Комнату, заваленную мебелью с бежевой обивкой, отделял от столовой прекрасный рояль. Остеклённый книжный шкаф стоял рядом с огромным камином, который Фрида Герцог разжигала раз в год на рождество Евы.
Эфраин отошёл на несколько шагов так, чтобы мог видеть себя в позолоченном зеркале на каминной доске. Ему было двадцать лет, но маленькое суховатое тело и мальчишеское, незрелое, безбородое лицо делали его ещё моложе. Он старательно причесал свои вьющиеся волосы, поправил галстук и надушённый носовой платок в нагрудном кармане. Бедность — это ещё не причина для того, чтобы выглядеть неопрятным, подумал он и, оглядываясь, осмотрел пиджак сзади, расправляя складки и морщины.
Весело насвистывая, он пересёк комнату и вышел на широкий балкон.
Декоративные пальмы, орхидеи, высокие папоротники и птичьи клетки почти скрывали Фриду Герцог. Полная и солидно сложённая, она сидела за белым письменным чугунным столом с тяжёлой матовой стеклянной крышкой.
— Я жду тебя с девяти часов, — сказала она вместо приветствия.
Сердитое выражение её глаз усиливалось линзами толстых роговых очков, угрожающе спущенных на её орлиный нос.
— Ну что за красота! Какой прохладой дышит это истинное небо! — воскликнул Эфраин восторженным тоном. Он знал, что восхваляя её искусственные джунгли, Фриду Герцог всегда можно вернуть в хорошее расположение духа, — даже в полдень ваши канарейки поют как ангелы, — подражая крику птиц, он снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула.
— Ладно, хватит о птичках, — сварливо сказала она, приказав ему сесть возле себя, — я плачу тебе жалование и хочу, чтобы ты был здесь всё время.