Дальше бежать? И так бегать всю жизнь, пока Жора Маятник от старости не загнется?
Когда прошла та самая пара дней, Мезенцев приехал к Лене и спросил напрямую, чего она хочет.
— Я спать хочу, — сквозь отчаянный зевок сообщила она. Естественное желание для восьми утра, тем более что до четырех часов она смотрела фильмы — стопка дивидишных футляров красноречиво высилась на полу рядом с пустыми коробками из-под пиццы. Для человека, за которым ведет охоту компания Жоры Маятника, Лена выглядела замечательно спокойно, но Мезенцев отнес это не на счет мудрости, а на счет девичьей глупости. Она все еще не понимала, куда влезла.
— Еще пара недель — и тебя разбужу не я, а Жора Маятник.
Лена что-то промычала недовольным голосом, но все же переложила подушку, чтобы можно было сесть, протерла глаза и уставилась на Мезенцева в ожидании неприятного разговора.
Мезенцев между тем тоже нашел, куда уставиться. Лена спала в черной майке-безрукавке, и пока она перекладывала подушку, из-под бретельки выскочила половина груди, а розовый сосок нагло нацелился прямо на Мезенцева.
Через несколько мгновений Лена поправила майку, а Мезенцев еще некоторое время находился под впечатлением дерзко торчащей груди. У банковской дамы, последнего эротического воспоминания Мезенцева, груди не торчали, они были подобны мощным, приготовленным к действию и жестко зафиксированным орудиям, целью которых было подавить противника. Морально и физически.
— Ну?
Мезенцев очнулся от волнительных сравнений, посмотрел на Лену, снова увидел торчащую грудь, едва прижатую тканью майки, и удивился степени своего волнения.
— Значит, так, — он встал, подошел к DVD-дискам, стал перебирать коробки, наткнулся на обложку с лысым Брюсом Уиллисом и сразу успокоился. — Ты что собираешься дальше делать?
— Не знаю. Пока все замечательно. Давно мечтала так провести время — набрать фильмов, лежать целыми днями в кровати, заказывать пиццу по телефону, не краситься, не одеваться... Но это скоро пройдет.
— Да уж...
Мезенцев хотел было сказать, как должно быть замечательно валяться в постели перед телевизором, в то время как пять человек, которых она вытащила из собственных постелей ради личной мести, уже никогда не будут смотреть телевизор. Но потом Мезенцев подумал, что ему читать мораль Лене — это все равно что мяснику с центрального рынка учить детей преимуществам вегетарианского питания. Эти пятеро были уже не мальчики, и, если они согласились, значит, понимали, чем это может кончиться. Вот оно и кончилось.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — она сказала это с замечательной легкостью девятнадцатилетней девушки, и Мезенцев уже знал, что она скажет следом. — Я думала, ты что-нибудь придумаешь.