Я сначала решил, что она сама подалась в свой университет, только документы из школы она ведь не забрала. Аттестат и все такое. Запрашивал потом тот университет на всякий случай — нет, не появлялась там такая.
И остался я один. А утешение у меня одно — если я не знаю, где Настя, то и те люди, которые за ней охотятся — тем более не знают. И она в безопасности. Наверное. Я надеюсь, что это так.
Звонят иногда какие-то... Спрашивают Настю. Может, приятели школьные. А может, и те, кто ее по другим причинам ищет. Я никому ничего не говорю. Потому что сам ничего не знаю.
Моя беда-то в том, что я так много про все это думал, что перестал понимать, где правда, а где придумки. Что на самом деле было, а что мне ночью в кошмарах привиделось, да так в голове и осталось.
То ли все, что было с нами, — это просто случай. Неудачное стечение обстоятельств. Невезение мое. Может, и так.
А может, все это было неспроста. Может, кто-то присматривал за нами. И делал все по своему плану. Не понимаю я смысла этого плана, ну так оно и должно быть, наверное.
И вот теперь ты.
Афанасьев, который последние минут двадцать говорил, низко склонившись над столом, не без труда приподнял голову, взглянул Бондареву в глаза.
— И вот теперь ты. Говоришь, что писатель, да только что-то не верится мне. Говоришь, что маньяка, который мать Светланы порезал, поймали и посадили. Но если так, то ты должен знать, что два года назад это уже не он приходил, а другой. Ты должен знать, что это два разных человека. И от этого у меня опять в голове все путается еще больше.
— Еще бы у тебя не путалось, — сказал Бондарев, пытаясь перевести разговор в другую сторону. — Мы тут уже часа два заседаем. Вот и бутылка опять пустая. И ты хочешь, чтобы у тебя ничего в голове не путалось.
— Дело не в бутылке, — сказал Афанасьев. — Дело в том, что случаются такие веши... Такие вещи... Которые не должны случаться. Которые не имеют права случаться.
Он хотел сказать еще что-то, но посмотрел за спину Бондареву и осекся.
В «Пельменную» быстрым шагом вошел Аристарх Дворников в сопровождении молодого парня в кожаной куртке. На этот раз Дворников был явно не в настроении ностальгировать по советской системе общепита и тешить собственные странные гастрономические пристрастия.
— Что? — спросил Бондарев.
— У нас проблемы, — сказал Дворников сухо. В голосе его не было паники или нервной озабоченности. Голос был как будто информационным сообщением о заранее проанализированных и оцененных неприятностях. Анализ и оценка оказались такими, что Дворников побежал искать московского гостя.