– Значит, можно торговать бревнами, – заметил Конан.
– Отец не любил торговать. Он говорил, что это занятие не для благородного рыцаря, владеющего мечом и копьем. Он был равнодушен к богатству.
– А зря! Будь он богат, нанял бы много воинов, и тогда ублюдки с Рабирийских гор побоялись бы приблизиться к вашей усадьбе. Конечно, золото не главное в жизни, но иногда мешок с монетами может ее спасти.
– Отец говорил: меч надежнее…
– Правильно говорил! А ошибался он только в одном: мечей должно быть побольше… – Конан взглянул на солнце, висевшее в зените, и добавил: – Если бы со мной шли сейчас два десятка киммерийцев с острыми мечами да секирами, получилась бы славная потеха! Только шерсть полетела бы от лесных псов, которые гонятся за нами!
– Ты не жалеешь, что оставил своего слугу на корабле? – спросила Зийна. – Он выглядел могучим воином…
– Не жалею. Лучше сразиться с сотней пиктов, чем терпеть рядом с собой эту нечисть!
Голубые глаза Зийны испуганно расширились.
– Нечисть? Почему ты так его называешь?
– Потому как он нечисть и есть! Нечисть и нелюдь, сотворенная из камня и тупая, как камень!
Зийна вздрогнула, подняла руку к солнцу.
– Да защитит нас Митра от всякого зла! Страшные вещи ты говоришь, любимый!
– Чего же в них страшного? Этот Идрайн сотворен колдовством, но мало ли колдовства в мире? – Он поднес ладонь к волосам и машинально ощупал свой защитный обруч. – Конечно, от злых чар жди беды, но этот серокожий не был злым… ни злым, ни добрым, просто равнодушным, как пень.
– Это еще страшнее, – сказала Зийна, помолчав. – Теперь я знаю, почему ты его невзлюбил.
– Невзлюбил я его из-за другого, – сказал Конан. – Он настырный ублюдок… И потом, мне не нравятся твари, у которых я не могу вырезать печень.
– А те, у которых можешь, – нравятся? – спросила девушка, усмехнувшись.
– Не всегда. Но если я знаю, что могу укоротить мечом тварь на голову, я спокоен. А коли не так… – Он помотал головой и, ускорив шаги, заспешил к лесу.
Пустошь, которую они пересекали, тянулась на пять-шесть полетов стрелы. Тут, в северной части Страны Пиктов, протянулись невысокие увалы, поросшие вереском и колючим северным шиповником; здесь и там на склонах холмов громоздились серые валуны, обросшие бурыми мхами и напоминавшие массивные туши медведей. Казалось, в вереске уснуло на века целое медвежье племя – матерые самцы, уткнувшие лобастые головы в землю, годовалые подростки с угловато выступающими лопатками и костлявыми хребтами, медведицы, окруженные стайкой свернувшихся в клубок медвежат. Место было глухим, как, впрочем, и любое другое в пиктских чащобах, и если б Конан мог взглянуть на него сверху, выглядело бы похожим на сизую, заваленную камнями плешь в обрамлении темно-зеленого густого ельника. К этому ельнику и стремился киммериец, пробираясь между холмами и стараясь, чтобы один из них всегда был сзади и прикрывал путников от любопытного взгляда.