Честно говоря, Марии до того хотелось любви, что какое-то время она искренне верила, что влюбилась в своего жениха. Ее даже огорчило, что брак был отложен на год, пока ей не исполнится восемнадцать. Ну что ж, она с пользой провела это время, изучая шведский язык и «замыкая слух», когда тетушка пыталась посвятить ее в некоторые тайны супружества. Вся беда в том, что Елизавета Федоровна была слишком уж застенчива и горда, чтобы стать подходящей наставницей для юной девушки в таком сложном, деликатном деле, как отношения между мужчиной и женщиной. Именно поэтому Мария пребывала в убеждении, что в супружеской постели муж и жена преимущественно целуются, а все остальное не слишком важно.
И все-таки накануне свадьбы она вдруг страшно испугалась и даже попыталась отказать жениху. Ничего из этого не вышло, конечно. О ее испуганном письме принц Вильгельм даже не сказал тетушке Элле, которая в то время была больна.
А потом настал день бракосочетания. Это торжественная церемония для невест всех сословий, но для великой княжны это прежде всего церемония, а уж потом – торжество. И самая нудная церемония из всех, какие Мария видела! Кажется, единственным светлым моментом было появление перед ней баронессы Фалькенберг, статс-дамы шведской королевы, которую будущая свекровь послала быть фрейлиной Марии, пока у нее не образуется своя свита. Статс-дама сделала глубокий реверанс, и Мария от смущения спрятала обе руки за спину. Молодая баронесса надолго запомнила этот жест испуганной, смущенной девочки и от души полюбила юную принцессу. Потом, в дальнейшем, они были скорее подругами, чем госпожой и служанкой.
День свадьбы начался завтраком с императором и императрицей – ведь Николай был кузеном Марии, правда, гораздо старше ее, так что она росла вместе с его дочерьми, своими племянницами. Потом невеста отправилась одеваться – серебряная парча ее подвенечного платья была толстой, почти негнущейся. Когда отец и тетушка благословили Марию (в это мгновение она с радостью ощутила, что разделявшая их вражда наконец-то угасла), она отправилась в Большой дворец: именно там, согласно этикету, следовало завершить церемониальный туалет.
Если идти по полу в своем платье невеста еще как-то могла, то по лестнице ей помогли подняться – парча не давала согнуть колени! Ее ввели в одну из парадных гостиных. В центре находился туалетный столик, украшенный кружевами и лентами. И этот столик, и золотые безделушки на нем некогда принадлежали императрице Елизавете Петровне. На столике лежали драгоценности императорской казны, которые великие княжны надевали в день свадьбы. Была здесь и диадема самой великой Екатерины с невероятным розовым бриллиантом посередине. Была маленькая темно-красная бархатная корона, усыпанная бриллиантами. Предстояло надеть Марии еще и бриллиантовое ожерелье, браслеты и серьги. Все это было массивное, тяжелое – особенно серьги в виде вишен, которые тотчас же начали немилосердно оттягивать уши. И еще предстояло надеть фату, и прикрепить шлейф, и накинуть на плечи горностаевую мантию… Когда Марии прежде случалось видеть бракосочетание великой княжны, ее смешило, что невесту ведут под руки фрейлины, словно она не юная девушка, а немощная старушка. Только теперь она поняла, что немощная старушка сразу бы рухнула под тяжестью навьюченных на нее нарядов и ценностей! Юная девушка еще в силах удержать их на себе, не согнувшись вдвое, но сделать хоть шаг самостоятельно – о, это нелегко! Даже при том, что мантию и шлейф несли гофмейстер и два пажа. Когда император вел Марию к алтарю, она втихомолку радовалась, что он такой сильный, хоть и невысок ростом. Потом ее опускали на колени и снова поднимали на ноги пажи и шаферы. Она так побледнела во время венчания, что ей дали нюхательную соль. Она не думала ни о прошлом, ни о будущем, да и слова священника пролетали мимо ушей… прежде всего потому, что ей чудилось: мочки их оттянуты кошмарными серьгами чуть ли не до плеч, и все это видят!