У меня столько против тебя и нее на душе накипело, что я даже удивляюсь, как это могу сейчас писать спокойно, думать, чтобы ошибок не допускать, чтобы почерк был хороший. Хотя какой может быть хороший почерк, когда лежишь? Я уже даже сидеть не могу, поэтому ты извини, что пишу как курица лапой. Ладно, главное, чтобы ты это прочитал.
Ты не думай, я на тебя не злюсь, я уже все простила. Я понимаю, что ты бы ко мне пришел, если бы мог сам решать за себя, но ты ведь не можешь. Небось она тебя настропаляет и уверяет, что я все вру, что не так уж сильно я больна, а просто голову морочу вам и жизнь хочу отравить.
А она подумала, сколько жизни мне отравила и сколько лет у меня отняла? Разве я должна была стоять там, на рынке, этими кофтами и джинсами торговать? Ведь я твоя законная жена, а она кто? Это ей там место, на том рынке, в той железной загородке, где я стояла как собака цепная в любую погоду, охраняя твое добро. Это добро ты на своем горбу привозил, в зубах таскал, чтобы ей было хорошо. Ты о ней думал, ради нее надрывался, а не о нас с Ниночкой, теперь, получается, я ради нее умираю, а Ниночка останется сиротой.
Все из-за нее!
Почему ты не поставил ей железную загородку рядом с моей, ее там не посадил? Может быть, она тоже простудилась бы, заболела воспалением легких и тоже умерла бы, а я бы тебе говорила, что она врет и притворяется, так что ты к ней не ходи, ничего, мол, не сдохнет!
Конечно, я еще не умерла, но ведь уже скоро…
Я так решила, что ты это письмо прочитаешь, когда меня уже не будет на свете, чтобы ты не подумал, что я тебя все еще обманываю и чтобы никто тебе ничего такого не внушил. Вот буду лежать в гробу, тогда Ниночка тебе это письмо передаст.
Я прошу, я тебя умоляю – ты дочку не оставь! Не оставь. Только, Христа ради, не приводи в наш дом эту свою женщину – у меня даже язык не поворачивается ее имя называть, будь оно проклято!
Ладно, ничего больше против нее не скажу, говорят, надо прощать, особенно перед смертью… я ее прощаю, только знаю, что счастья ей больше в жизни не будет. Не может ей быть счастье, если я из-за нее столько слез выплакала и теперь из-за нее моя дочка одна останется.
Костя, не приводи Ниночке мачеху. Больше ни о чем тебя просить не стану и слова плохого не скажу. Живи как тебе бог укажет.
Ты меня прости и зла на меня не держи, и я тебя прощаю. Твоя бывшая жена Валя.
3 ноября 1996 года».
* * *
Утро после ночи, похожей на пестрое лоскутное оделяло: сон и бессонница, непонимание и догадки, сомнения и уверенность, страх и покой, желание взглянуть в лицо очевидности – и в то же время закрыть на нее глаза, и все это собрано в самом причудливом беспорядке, более того – даже еще не собрано, а перемешано в голове, мельтешится там, словно овощи в салате, который беспрестанно размешивает старательная хозяйка…