Марина едва не осенила себя крестом. Первая добрая весть – отец жив! Она боялась думать об участи его и других своих земляков. Но тут заметила, что Шуйский ни разу не назвал ее царицей или государыней и ни разу не упомянул о Дмитрии.
– Где государь? – спросила она, с трудом прорвавшись сквозь комок в горле. – Где мой супруг? Я приказываю проводить меня к нему!
Злоба исказила лицо князя, и он, по-видимому, изо всей силы сдерживаясь, проговорил относительно спокойно:
– Твой муж, самозванец и расстрига, убит народом. – И тут выдержка ему изменила, он выкрикнул злобно, с ненавистью: – И довольно вам, ляхам, приказывать нам, русским! Кончилось ваше время!
Кончилось время счастья Марины Мнишек…
* * *
Много народу полегло в ночь мятежа. Побито было более полутора тысяч поляков и около восьмисот московитов.
Шуйский уже и сам испугался той силы, которую выпустил на волю. И князь Василий Иванович, и его соумышленники целый день метались по городу верхи, разгоняли ошалелый от безнаказанного кровопролития народ и спасали поляков. Их даже не всегда слушались – настолько вошла в раж толпа.
А женщины, запертые в царицыных покоях, все это время пребывали в неизвестности относительно своей участи. Наконец страх их превзошел всякую меру. Они подняли страшный крик, ударились в горькие слезы, и стражники растерянно метались по коридору около дверей, не зная, что делать. Ох, как выли польские бабы!..
Среди всего этого громогласного вопления и плача, среди этой суматохи неподвижной и молчаливой оставалась только Марина. Одетая в самое простое свое черное платье, она неподвижно сидела в уголке комнаты в парчовом кресле. Серые глаза напряженно прищурены, губы стиснуты.
Молодой стрелец заглянул в комнату, намереваясь пригрозить раскричавшимся полячкам, но неловко затоптался на месте. Бывшая государыня-царица Марина Юрьевна, узнал он… Что и говорить, держится с достоинством, подобающим столь высокой особе, хотя росточком и сложением больше напоминает девочку. А ведь ей небось солоней солоного приходится. Прочие бабы да девицы польские хотя бы могут оплакивать своих дорогих погибших, а ей и слезу не пророни по убитому мужу, государю Дмитрию Ивановичу…
Труп бывшего царя три дня валялся на площади, потом был отвезен на «убогий дом»[7]; затем же, когда начались с ним всякие кудесы (ходили слухи, что неведомой силой тело вновь и вновь возвращалось на площадь), а кругом в это время воцарился лютый мороз, невесть откуда доносились крики да вопли бесовские – из земли вырыт, сожжен (и ведь не тотчас сгорел, а лишь когда порубили его на куски), а прахом выстрелили из пушки на запад, в сторону Польши, откуда некогда пришел Самозванец. Ничего этого польская царица не видела, довольствовалась лишь слухами…