– Вот все, что мне известно. Чем богаты, тем и рады.
И выключила телефон.
Москва – Нижний Новгород, 1880 год,
из писем Антонины Карамзиной
«Николаша, я думаю, что раньше мы повидаемся, чем это письмо до тебя дойдет. Хотя кто знает, может быть, мне и не удастся собраться столь быстро. Может быть, я все же успею предупредить тебя, что все мои планы изменились. Если ты получил письмо предыдущее, ты должен знать, какого восторга я исполнилась после того, как Кибальчич пришел в мастерскую, когда я была там одна, и принес мне формулу. Если ты читал мое письмо, то знаешь, что я сделала. И ты можешь вообразить, в каком исступленном восторге я была. Все во мне было потрясено силой гения этого человека!
Потом пришел В.М.
Я больше не могу его видеть! Надеюсь, ты поймешь меня. Он уничтожил все. Когда я наутро пришла в мастерскую, то увидела угол какого-то пошлого разноцветного бухарского ковра на том месте, где вчера я написала формулу Кибальчича.
А бумагу, которую я забыла в мастерской, он сжег…
Не могу описать, что со мной было… Не помню, что я кричала, чем грозила. Потом Костя Красноштанов сказал, что я пыталась изрезать картину или хотя бы соскрести слои краски с полотна, вновь открыть формулу. Но это было, конечно, уже невозможно… О, если бы я обладала силой проникнуть сквозь те слои взглядом! Я бы увидела бесценную формулу…
Увы, невозможно. И никто никогда не узнает… Ну разве что в будущем, десятилетия или века спустя, люди узнают, какой дар преподнес им нищий отчисленный студент-медик.
Но как они узнают, где надо искать?
В.М. назвал это дьявольщиной, от которой человек должен отшатнуться в страхе. А я подумала, что железная дорога тоже должна была казаться людям чем-то дьявольским. Но ведь всему свое время!
Время формулы уже никогда не придет. Зачем, зачем? Ну разве так можно ненавидеть человека, чтобы уничтожить его гениальное открытие? В.М. ярый монархист, но… Как будто царствующему дому могла помешать всего одна формула!
Я сказала В.М., что уезжаю.
Он побледнел. Прибежала Анна Ивановна, заплакала надо мной, как над покойницей: «Мы любили тебя, как родную дочь!» Я тоже любила их, как родных. Но я уеду. И не сомневаюсь, что В.М. сделает то, что собирался: откажется от моих эскизов изнанки ковра. Он не простит мне… Я тоже ему не прощу.
Жалко Анну Ивановну, но я больше не могу его видеть. Я возвращаюсь.
Об одном прошу тебя, брат. Никогда больше не говори со мной о Москве и о моей жизни там. Если я дорога тебе, давай просто молчать об этом этапе моей жизни. Все мечты развеялись в прах. Все надежды рухнули.