За одним исключением.
Исключением явился доктор Белинский. Ему безумно не хотелось ехать на этот пикник – настолько не хотелось, что он даже втихаря молился всем богам, чтобы те создали какие-нибудь форс-мажорные обстоятельства, препятствующие поездке. Боги не замедлили откликнуться, однако то, что гроза произошла фактически по его вине, Вениамин благоразумно держал в секрете. Как для того, чтобы на хвастуна не обрушился гнев богов, так и для того, чтобы избежать гнева обманутых в своих ожиданиях людей – а последствия их гнева могли быть более ощутимыми и даже где-то более разрушительными, чем божественные!
Веселиться же на пикнике Вениамину не хотелось по одной-единственной причине: из-за внутреннего прогрессирующего дискомфорта. После вчерашнего разговора с Вятским доктор впал в такую депрессию, какой не испытывал, быть может, никогда в жизни. Он и ругал себя за собственное любопытство и тщеславие, которые заставили его слишком глубоко влезть в эту детективную историю – а ведь она его, по сути дела, никак не должна была касаться, – и в то же время не мог перестать думать и о трагедии Вятского, и о трагедии его дочери, и о трагедии Холмского, судьба которого по-прежнему оставалась неведомой Вене. И все чаще размышлял он над тем, что за человек был убитый Сорогин. То есть Шведов.
Больной? Ненормальный? То и другое вместе? Ведь опусы, отдаленно подобные тем, которые измышлял Сорогин, Веня когда-то, еще учась в мединституте, встречал в приложении к учебнику патологической психиатрии. Приложение называлось одиозно: «Творчество душевнобольных», однако даже и этому безумному творчеству было далеко до «раскованности» Сорогина. Разница, на взгляд Вени, состояла в одном и главном: всякий псих, даже убежденный в том, что он гениальнее всех других психов, типа Дали, Пикассо, Достоевского или Кафки, не имеет выхода на широкую публику. И слава богу! А Сорогин имел. В том смысле, что его читал плебс, а вышеупомянутых авторов знали люди достаточно образованные.
Все дольше думая об этом, Веня все больше убеждался в безусловной бессмысленности поступка Вятского: вместе с Сорогиным – а может быть, и раньше его! – следовало уничтожить человека, который явился его отцом-прародителем. Как правило, для писателя это его редактор, издатель.
Белинский преодолел отвращение и снова заглянул в книгу Сорогина. На сей раз открыл предпоследнюю страницу, где печатаются выходные данные издательства. Там была строка: «Ответственный редактор Ф. Голдфингер«.
Прочитав эту строчку, Веня просто-таки скукожился от невеселого смеха. Голдфингер! Да ведь это же по-английски – золотой палец! Случайное совпадение? Или псевдоним – такой же, как у Сорогина?