Но что они сделали с девочкой? Где она?
Надо искать. Надо методично обшарить каждый уголок в доме, но найти Олесю. Ведь Самурай приехал сюда ради нее. Это его долг Македонскому, это оправдание…
Он вздрогнул. Стон? Зов? Какой-то шорох наверху?
– Олеся! – окликнул он, забыв об осторожности, но тут же выдернул из-за пояса пистолет и крадучись двинулся наверх.
Стон повторился, и Самурай нахмурился: это был слабый мужской голос.
Оказывается, тот кавказец, который своим телом прикрывал вход в детскую, был еще жив! И даже соображение к нему вернулось: во всяком случае, завидев Самурая, он слабо зашарил по полу, ища пистолет.
Самурай показал ему свой:
– Не дергайся. Говорить можешь? Где девочка?
Раненый блеснул на него лютым взглядом и прикрыл глаза, как бы вновь провалившись в беспамятство, однако ресницы подрагивали, выдавая притворство.
Самурай, недолго думая, упер ему в висок дуло и произнес самым зверским голосом, какой только смог изобразить:
– Считаю до трех. Где девчонка? Ну? Раз…
И без того бледное лицо раненого обесцветилось так, словно смерть уже выпила из него все краски. Запекшиеся губы разомкнулись, однако ничего, кроме «аллах акбар» и прочей невнятицы, Самурай не расслышал. Итак, гость Братчиковых предпочел вручить душу великому аллаху, но ничего не выдать. Или он не знал, где Олеся?
Что-то подсказывало Самураю: знал! И еще что-то подсказывало: она жива! Не может ведь быть, чтобы она погибла, когда ради нее… Ради нее он сам остался жив!
Значит, надо было заставить кавказца говорить. Самурай стиснул челюсти, вспомнив два изуродованных тела, привязанных к стульям внизу, в холле. Он тоже так умел, но сейчас этот способ не годился.
Спустился на кухню, нашел водки, аптечку, опять двинулся наверх. И на миг у него дыханье сперло в груди, когда кавказца не оказалось на прежнем месте! Нет, далеко он не убежал, он вообще не мог бежать: он полз. Вполз в детскую и тут, среди мохнатых зверей, снова лишился сознания.
Самурай задумчиво посмотрел, как он лежит, вцепившись в того большого медвежонка, на которого он обратил внимание в первый раз, и вдруг, повинуясь тому же негромкому голосу, который уже вторые сутки звучал у него в голове и подсказывал, что и как делать, отбросил руки кавказца и поднял игрушку.
Сердце так и подскочило: слишком она была тяжелой для игрушки! И тотчас он заметил «молнию», проходящую через все тело зверя до самой макушки. Дернул ее…
И нашел Олесю.
Ему хотелось уехать из деревни как можно скорее, но пока не получалось: собравшаяся на похороны толпа запрудила улицу, неловко было проталкиваться с равнодушным, посторонним видом. С Дмитрием что-то вдруг сделалось: чудилось, все смотрят с осуждением, не просто презирая – клеймя позором. Почему-то казалось, каждый знает, кто он, зачем приезжал сюда, почему спешит прочь… Глупости, конечно. И все же Дмитрий, чтобы не привлекать к себе внимания, не сделал попытки выбраться из толпы, а двигался вместе с ней, невольно прислушивался к разговорам.