— Простите, милые мужчины, — говорит она, улыбаясь ярко накрашенным ртом, — вы пропустите даму в туалет или он заблокирован?
— Извините, — говорю я, отодвигаясь и пропуская игривую даму. На меня накатила волна аромата ее резких духов. Почему это вульгарные особы и душатся так, словно хотят отравить всех окружающих? Впрочем, она, бедняжка, наверное, не виновата. Я где-то читал, что дело не в парфюмерии. Смешиваясь с запахом тела, духи каждый раз создают свой неповторимый аромат. Поэтому от разных людей исходят разные запахи, даже если они употребляют одинаковые духи. Лично я еще в институтские времена употреблял после бритья лосьоны нашей рижской фабрики. Это был «мой» запах. А после того, как попал за рубеж, у меня появился интерес к продукции Пако Рабана. Может, потому, что мне нравился стиль его одежды. Одежду фирмы я покупать не мог, у меня не было таких денег, а вот флакончики духов появлялись регулярно. Одна-две капли — для поднятия тонуса. Мужчине больше и не нужно. Но это я подумал так, между прочим. А мой «благожелатель» тем временем сразу исчез в салоне, словно и не подходил ко мне. Странно. Неужели таким образом он хотел признаться, что следит за мной? А к чему слова, что речь идет о моей жизни? Значит, у них есть приказ меня убрать… Черт возьми, столько вариантов, что можно запутаться.
Из салона вышел еще один мужчина — высокий, с желтоватым цветом лица, словно болен желтухой, жидковатые волосы зачесаны назад.
— Простите. — Он выразительно смотрит на меня, проходя по проходу к туалету, но дверца уже заперта. Помещение занято дамой. Я пожимаю плечами и возвращаюсь на свое место. Через час мы будем в Амстердаме.
Мне всегда нравился этот город, один из немногих городов с какой-то невообразимо пьянящей атмосферой свободы. И дело не в наркотиках, которые разрешены в этой европейской стране.
Дело даже не в толпах хиппи, стекавшихся сюда со всего мира. Все дело в самих голландцах — невозмутимых, спокойных, внешне замкнутых и одновременно добродушных и гостеприимных людях.
Первый раз в Амстердам я попал еще пятнадцать лет назад. Тогда любой выезд из Советского Союза воспринимался как праздник. Молодым уже не понять, что такое «железный занавес». Мощный щит, сквозь который просачивались только единицы. Любой выезд за рубеж рассматривался как потенциальная возможность измены. Любой, побывавший «за щитом», внушал властям опасения. Конечно, при Брежневе уже не считали врагами народа всех, кто бывал за границей, но все же.
В анкетах, которые мы заполняли на выезд, следовало указывать: «Под судом и следствием не был. Осужденных в семье не имею. Родственников за границей нет».