Первое время нам с сестрой трудно было привыкнуть к отцу, к его появлению в доме, к его улыбке, запаху, одежде. Он вел себя деликатно, не старался сразу навязать себя детям, мастерил для меня кораблики, помогал сестре решать задачи по математике. Постепенно мы к нему привыкли. Мы вернулись в Ригу, получили хорошую трехкомнатную квартиру. Бабушка жила с нами, хотя мы чувствовали, что она по-прежнему недолюбливает отца.
В четырнадцать лет я отказался вступить в комсомол. Именно тогда у меня произошел первый серьезный разговор с отцом. На дворе уже были позднехрущевские времена, и мой отказ мог спровоцировать нашу вторую выселку в Сибирь. Отец ходил мрачный, но до поры молчал. В пятницу вечером отец предложил мне съездить в Сигулду на воскресенье.
Дело было в мае, с моря дул холодный ветер, но мы ходили по пляжу, не обращая внимания на погоду. Отец расспрашивал меня о занятиях в школе, о товарищах. Потом предложил зайти в небольшое кафе, которое встретилось нам на пути. Мы сели за столик, заказали кофе и булочки. Отец вдруг спросил:
— Ты отказался вступить в комсомол?
— Да, — с некоторым вызовом сказал я, уже сообразив, что это «работа» мамы, — не хочу быть в их молодежной организации. Они нас в Сибирь высылают, а я буду членом комсомола. Не желаю.
— Это тебе бабушка так сказала? — улыбнулся он своей грустной улыбкой.
— Нет, не бабушка. Я сам решил.
— Ну конечно. Ты уже взрослый, все сам можешь решать. Только не торопись, подумай еще раз. У тебя впереди длинная жизнь. И нельзя решать вот так — наотмашь.
— Но они же выслали нас в Сибирь, — упрямо твердил я.
— Я помню, — сказал он.
— А ты в это время нас бросил и уехал в Германию, к другой женщине.
Бросил маму и нас! — Мальчишки могут быть злыми и несправедливыми. У него дернулось лицо.
— Уехал, — повторил он, — действительно уехал. Только твою маму я не бросал. Я ее всегда очень любил. Просто были такие обстоятельства.
— Если бы любил, не уехал бы, — твердил я, — она столько лет одна была.
И нас ты тоже бросил.
— Поэтому ты теперь и не вступаешь в комсомол? — снова улыбнулся он.
— И поэтому тоже. Это русские придумали комсомол. Для нас, латышей, он не нужен. А все, кто служит в КГБ, работают на Москву и предают Латвию. — Я думал почти так, как говорил, каким одномерным виделся мне мир в то время.
— Предаем Латвию… — повторил отец. — Ты плохо знаешь историю, Эдгар.
Никто и никого не предает. Жаль, что у вас плохо преподают историю Латвии. В восемнадцатом году, когда распалась бывшая Российская империя, в Москве левые эсеры подняли мятеж. Они были против политики государства, которое решило отдать Латвию немцам. Они были против Брестского мира, который отдавал Германии часть Украины, Белоруссии и нашу родину. В этот момент у правительства не было никаких сил, чтобы защитить свою власть. Никаких, если не считать двух латышских полков. И ты представь себе выбор латышей. Нужно было выбирать между левыми эсерами, которые не хотят отдавать их родину врагу, и правительством в Москве, которое готово отдать Латвию немцам. Как ты думаешь, в чью пользу они сделали выбор?