— В любом случае войну продолжать нельзя. Нами уже интересуются и милиция, и госбезопасность, . — ответил Саркисян. — Пока ничего опасного нет. Мы все держим под контролем, но зачем нам эти неприятности? Мы и так дали Рябому понять, что вмешиваться в наши дела не следует. Урок он, думаю, получил. А отрезанные уши, которые ему любезно послал Гурам, сделали Лазарева более покладистым. Теперь он согласится обсуждать с нами любые вопросы. Нужно кончать войну, — твердо сказал Саркисян.
— А мы ее еще не начинали, — раздался глухой голос Давида, — пока только Гурам немного погулял. Мы начнем настоящую войну, сотрем с лица земли всех этих несчастных.
— Простите, Давид, — осторожно вмешался Багиров. Он говорил всегда тихим, спокойным голосом, — вы знаете, как мы вас все любим. И как сочувствуем вашему горю. Погибший Арчил был нашим другом, нашим братом. Я скажу про себя — у меня не было лучшего друга, — он, конечно, немного преувеличивал, но Давид благодарно кивал головой, — однако здесь, в данном случае, нужно быть более осторожным. Понимаете, дорогой Давид, нельзя вести большую войну именно теперь.
Скоро начинаются выборы в парламент России, будут избирать Президента республики. И в этих условиях каждый, я подчеркиваю, каждый кандидат будет говорить о необходимости борьбы с мафией. Вы понимаете, что это значит для нас?
Мы будем нести колоссальные убытки, будут убирать наших людей, будут охотиться за ними повсюду. Нам просто не дадут работать. На фоне борьбы с мафией новые власти захотят продемонстрировать свою твердость.
Ах, как он говорит, восхитился Саркисян, научился, общаясь с Президентами и премьерами. Конечно, ему легче. В случае чего его никто не тронет. Такого человека даже арестовать нельзя — известный на весь мир. Но говорит правильно, все верно.
— И кроме того, — Багиров почесал голову мизинцем, пригладил волосы, — нельзя воевать с русскими в русском городе. Это как-то даже неприлично.
— При чем тут это, — не выдержал Саркисян, — какое отношение имеет к русскому городу татарин Мансуров? Или азиатская рожа Лазарева?
— Артур Ашотович, — покачал головой Багиров, — от вас я такого не ожидал.
Мне морда Лазарева тоже не особенно симпатична, но согласитесь, именно он контролирует большую часть московских славянских групп. Это же факт.
— Правильно, но только не надо говорить, что они все русские. Рябой вообще, по-моему, мордвин или чуваш, — кипятился Саркисян.
— Это не имеет значения, — возразил, улыбаясь, Багиров, — они местные, а мы гости.
— Они местные?! — буквально взвился Саркисян. — Кто там местный? Хоть один человек? Мансуров, Лазарев, убитый Зыков, сам Рябой? Кто? А мои предки имели в Москве лавку еще сто пятьдесят лет назад. Пять поколений моих родных лежит в московской земле. Значит я, Артур Саркисян, не местный, а эти ублюдки, появившиеся в городе несколько лет назад — местные. Так?