Звуки шли с кухни. Я прижался к противоположной стене и выставил вперед руку с «пушкой»…
Самуил Абрамыч мирно жарил картошку на сале. Увидев направленный на него «ствол», он отшатнулся, схватился за майку грязной рукой с ножом, посадив еще пару пятен, и охнул.
Я хмыкнул от досады, убрал свой «ягуар», подошел к столу и сел.
– Вы уж извините, молодой человек, я забыл, вероятно, дверь запереть?..
– Да, – я попытался улыбнуться, – и я за вас почему-то струхнул.
– Ну, не знаю, стоит ли за меня волноваться. Я ведь живу на самой обочине жизни.
– Дверь все-таки следует запирать.
Он улыбнулся.
– М-да, я себе то же самое говорю. Но после смерти жены как-то частенько забываю такие пустяки делать.
– Это не пустяки.
Он улыбнулся еще шире, мой испуг за него каким-то образом поднял ему настроение.
– Картошку с салом хотите?
Я вспомнил замечательный обед, которым меня угостила сегодня Аркадия, и понял, что еще сыт.
– Нет, я просто приехал по вашему звонку. Что случилось?
Он дочистил последнюю картофелину, бросил нож в мойку, на груду очисток, на которые стекала тоненькая струйка белой воды, вытер руки, сел на табурет, на котором вчера сидел я.
– Собственно, приезжать не следовало. Я все мог сказать и по телефону.
Я потер лоб.
– Кстати, как получилось, что вы позвонили домой Аркадии?
– Я звонил по тому телефону, который мне дала Клава.
Так, это было понятно. Я не оставил ему свой номер, но он узнал его через Прилипалу.
– И что же вы собирались мне сказать?
Он улыбнулся, показав не такие уж и хорошие зубы. Даже этот старый, потертый, грязноватый еврей, фотограф от бога, с его печалями и болями, выглядел, улыбаясь, настолько живописно, что ради одного этого стоило сюда приехать. Я не удержался и улыбнулся ему в ответ.
– Я вдруг вспомнил, что тех, кто давал деньги, с самого начала в Прилипале знал только один человек – наш Барчук. Вам нужно надавить на него.
– Вообще-то я это уже понял.
Он развел руками.
– Тогда вы зря приехали. Или… попытаться искупить свой грех вот этим?
Он встал, достал из холодильника бутылку водки, аккуратно налил себе рюмку и вопросительно посмотрел на меня. А я, вместо того, чтобы отказаться, заколебался. Это сослужило мне дурную службу. Он вдруг ядовито ощерился:
– Брезгуете стряпней старого еврея, так хоть рюмку водки выпейте.
– Я за рулем.
Но он был уже неумолим. Или мне это было действительно нужно?
– Выпейте, у вас, судя по всему, был горячий день.
И я махнул рукой, соглашаясь.
Сэм достал из сушилки еще одну рюмку и торжественно, как церковный елей, налил в нее водку едва ли не самого дешевого сорта, какую мне только доводилось в последнее время видеть. Мы выпили, он закусил куском сала, я просто отломил корку хлеба.