Кошелев с нескрываемой радостью, находясь в крайнем возбуждении, вызванном предвкушением встречи с любимой, выскочил из электрички на злосчастную платформу славного подмосковного города Ногинска (центра текстильной промышленности) и, с лёгкостью перемахнув через чугунную ограду, а не спустившись, как все добропорядочные граждане, по лестнице, галопом помчался к дому обожаемой девушки. Миновав подворотню, в которой им было проведено много счастливых часов в упоительных поцелуях со Светкой, он блаженно улыбнулся, сердце его заколотилось ещё чаще, и Геня в два прыжка оказался напротив окна своей зазнобы. В глухом дворе-«колодце» было тихо, лишь изредка до Гениного слуха доносился весёлый детский смех из раскрытой форточки первого этажа.
Кошелев жадно взглянул на окна возлюбленной и, заметив, как кто-то поливает фиалки на подоконнике, подобрал с земли маленький, ничем не примечательный серый камешек и запустил в раму. Это был их знак – Геня всегда приветствовал невесту таким образом, невеста же выходила к нему через пять минут.
«Ща выйдет!» – подумал он с замиранием сердца и принялся считать секунды. Но, к его разочарованию, Светлана не вышла ни через пять минут, ни через десять. Кошелев то и дело плевал на ладонь, приглаживая растрепавшиеся на ветру волосы, да швырял гальку, метко попадая в облезлые, серые рамы.
Только спустя четверть часа занавеска окна пошевелилась, и Геня рассмотрел светловолосую голову своей дульцинеи.
Светка появилась через полчаса. Она шла к нему, переваливаясь из стороны в сторону, с виноватой улыбкой на лице.
Нечего сказать, девушка сильно изменилась за три года – она раздалась, подурнела, лицо её было отёчным...
– Чо это с тобой? – подозрительно спросил Геня, не поздоровавшись. Впрочем, этот вопрос был совершенно излишним – и без него сразу стало ясно, что Светка беременна.
– Генечка, ты прости меня. Так уж получилось, – пролепетала она, безвольно сложив руки на животе и шаркнув тапкой по асфальту.
– Как же так? Как же? Ты ведь ждать обещала... Ты такие письма мне писала! Я ведь из-за тебя сбежал тогда! Ну ты, Елизарова, и шкура! – со злостью выпалил он и хотел было ретироваться, как «шкура» схватила его за руку и торопливо заговорила:
– Генечка! Постой! Не уходи! Три года это слишком долго! Ты пойми! Если б ты тогда не сбежал, вернулся бы на год раньше, у нас бы всё получилось!..
– А как же у меня мать отца с фронта ждала восемь лет? Похоронка в сорок первом пришла, а она восемь лет после этого ждала, потому что не верила?!
– Ну, может, она не ждала, а просто никого рядом не было, – робко заметила она и посмотрела на Кошелева тупым взглядом.