Результаты последовали довольно быстро. Как ни удивительно, д’Артаньян ощутил значительное облегчение – настолько, что решился встать. Голова уже не болела, тошнота прошла, в общем, он чувствовал себя исцеленным.
– Волк меня заешь! – воскликнул он. – И в самом деле, словно заново родился! Вот кстати, Планше, а где это ты разжился столь великолепным синяком?
– Честное слово, не помню, сударь, – смиренно ответил Планше. – Надо будет порасспрашивать, может, кто и знает… А средство и правда великолепное, верно?
– Восхитительное! – сказал д’Артаньян, потягиваясь. – Положительно, эти московиты знают толк… – И он добавил вкрадчиво: – Только вот что мне пришло в голову, Планше: для успеха лечения следует его незамедлительно повторить. А потому принеси-ка мне еще стаканчик уиски, живенько…
Глава пятая
Как упоительны над Темзой вечера…
Д’Артаньян до последнего момента отчего-то полагал, что непримиримые враги, эти самые Монтекки и Капулетти, после того, как увидели своих мертвых детей, схлестнутся-таки в лютой схватке и на сцене вновь прольется кровь – чему присутствие их сеньора вряд ли помешает. Завзятые враги, случалось, и в присутствии короля, а не какого-то там итальянского князя скрещивали шпаги.
Однако он категорически не угадал. Капулетти, коему, по убеждению гасконца, следовало, наконец, продырявить врага насквозь, произнес вместо призыва к бою нечто совсем противоположное:
Монтекки, руку дай тебе пожму.
Лишь этим возвести мне вдовью долю
Джульетты.
А Монтекки, словно собравшись перещеголять его в христианском милосердии, отвечал столь же благожелательно:
За нее я больше дам.
Я памятник ей в золоте воздвигну.
Пока Вероной город наш зовут,
Стоять в нем будет лучшая из статуй
Джульетты, верность сохранившей свято.
На что Капулетти:
А рядом изваяньем золотым
Ромео по достоинству почтим.
Князь, полностью успокоенный столь идиллической картиной, с достоинством произнес:
Сближенье ваше сумраком объято.
Сквозь толщу туч не кажет солнце глаз.
Пойдем, обсудим сообща утраты
И обвиним иль оправдаем вас.
Но повесть о Ромео и Джульетте
останется печальнейшей на свете…
После чего все присутствующие на сцене живые, а их набралось немало – кроме князя и обоих отцов семейств, были еще сторожа, стражники, дамы и кавалеры, – чинной процессией удалились в одну из двух дверей, проделанных в задней части сцены. После чего ожили и юные влюбленные, довольно долго лежавшие на сцене смирнехонько, как мертвым и подобает, – и, поклонившись зрителям, скрылись в той же двери. Тогда только д’Артаньян сообразил, что представление окончилось. Как ни был он увлечен зрелищем, подумал не без сожаления: «По-моему, Уилл тут самую малость недодумал. Христианское милосердие – вещь, конечно, хорошая и мы к нему должны стремиться, но, воля ваша, господа, а итальянцы еще повспыльчивее нас, гасконцев, так что, если по правде, Монтекки следовало бы, не теряя зря времени, выхватить шпагу, встать в терцину и проткнуть этого самого Капулетти, надежнее всего в горло. Главное, вовремя крикнуть своей свите: „К оружию, молодцы!“ И дело закончилось бы славной битвой. А если уж совсем по совести, то следовало бы и князю уделить полфунта стали, чтобы не запрещал дуэли на манер нашего Людовика…»