. Но, с другой стороны, он вовсе и не обязан знать о двойной жизни предмета своего обожания…
Поставив последнюю точку, чиновничек старательно промокнул написанное с помощью бронзового пресс-папье, сказал невыразительно:
– Надеюсь, герр Готлиб, вы были со мной откровенны…
– Боже, как вы можете сомневаться? – патетически воскликнул Сабинин и даже привстал: – Blut und Leben fur Habsburg! Fur ein Oesterreich, ganz,einig, gross![35]
Нотаций не последовало – его невзрачный собеседник лишь заметил скучным голосом:
– Молодой человек, попрошу вас впредь серьезнее относиться к… тому, чем мы здесь с вами занимаемся. Это в ваших же интересах…
С сим отеческим напутствием Сабинин и был отпущен наконец на свободу из цепких лап австро-венгерской полиции. И почти сбежал по лестнице, ухмыляясь во весь рот.
Глава четвертая
Почтенный квартиросъемщик
В том же прекрасном настроении он полутора часами позже покидал здешнее отделение «Общества Австрийского Ллойда». Лицо расплывалось в улыбке так, что неприлично становилось перед сторонними прохожими, но он ничего не мог с собой поделать – догадка блестяще подтвердилась, и сейчас он был единственным из непосвященных, кто знал правду. Даже жутковато становилось, страшно было проходить поблизости от мостовой – вдруг сейчас понесет какая-нибудь лошадь, сомнет его изнание погибнет вместе с ним?
«Какие глупости лезут в голову…» – подумал он смущенно. Чтобы немного привести себя в порядок, обрести прежнее трезвомыслие, повернулся спиной к проезжей части и долго стоял у витрины «Ллойда», рассеянно глядя на выставленные в ней модели океанских лайнеров, большие, в пару аршин длиной, изготовленные с величайшим тщанием. «Лузитания», «Мавритания», итальянский красавец «Принцесса Мафальда», два корабля-близнеца, которыми помешанные на гигантомании англичане еще только готовились удивить мир, существовавшие лишь в рабочих чертежах – «Олимпик» и «Титаник», сущие плавучие города. Судя по всему, сыны Альбиона вновь намеревались побороться за «Голубую ленту».[36]
«Ай да черный гусар, ай да сукин сын!» – мысленно похвалил он себя в стиле великого поэта, но тут же погрустнел немного – даже самые блестящие догадки ничего еще не решали, а вот хлопот прибавляли столько, что плечи заранее гнулись под грузом…
Вскоре он шагал по коридору «Савоя», на сей раз степенно и чинно, неся букет – опять-таки от Кутлера, белые астры с орхидеями и пармскими фиалками. И постучал без спешки, солидно.
Надя открыла сразу же. Подав ей букет, Сабинин прошел в гостиную, огляделся и весело спросил: