Я двинулся вслед за ним, чувствуя себя заново родившимся. Первый же шаг убедил меня в том, что и такое возможно. До этого ЕБ безуспешно пытался внушить мне простую мысль о многократном рождении. Теперь Он, вероятно, выбрал более жестокий способ убеждения. Но если Он здесь ни при чем, тогда кто же?
* * *
…И снова был пронзительный простор, и яркий свет, и ошеломляющая перспектива, и ветер – только на этот раз ветер оказался влажным и соленым. Платформа белым кинжалом вонзалась в бирюзовую необъятность; поверхность жидкого мира была сморщена; рыбы сверкали и плескались в лагунах; волны рождали белую пену; орали птицы.
До края изменения оставалось не больше двух сотен шагов, но я не сделал ни одного. И вместо жажды вдруг почувствовал сухую скребущую тоску. Все здесь было чужим. Красивым и чужим.
На берегу цвета потускневшего золота лежали примитивные лодки из выдолбленных древесных стволов; возле них возились голые дикари с цветочными венками на головах и ожерельями из раковин на шеях. К ним и направился старик-хилер, а я глотал солоноватую свежесть, захлебывался в приливе неописуемого и странного чувства, распиравшего грудь и затыкавшего глотку, пытался удержаться на краю пугающей пустоты – и при этом жадно искал глазами Сирену.
Но после того, как абориген спустился на берег и вскинул руки в приветственном жесте (до меня донеслись даже отголоски ответных радостных криков), на платформе никого не осталось.
Поезд тронулся. Я проводил взглядом и этот прекрасный мирок, похожий на внутренность гигантской раскрывшейся раковины, одна из створок которой была покрыта нежно-голубым, а другая – сине-зеленым перламутром, с вкраплениями серебристых искр. И внутри этой «раковины» тоже обитали люди. Я мог бы присоединиться к ним – похоже, это было вполне уютное и спокойное местечко, – но не хотел этого. Раз уж меня занесло сюда, раз уж выпал редчайший шанс пробраться запретным лабиринтом и мне удалось подсмотреть, как устроены зловещие «подвалы» Монсальвата, – то возвращение к прежнему жалкому существованию стало бы ежедневной пыткой. Нет, приманка оказалась недостаточно убедительной. Я будто навеки утратил невинность – и теперь уже не вернуть былого примитивного довольства малым.
(Признайся, ЕБ, не Ты ли сам виноват в этом? Ведь если Ты посылал меня на поиски Того Места, а я очутился здесь – значит, что-то вышло из-под Твоего контроля? Ты уже жалеешь об этом? Может быть, подумываешь о том, как бы избавиться от пронырливой двуногой твари? Предупреждаю: я не сдамся…)
Да и ради чего оставаться здесь? Только ради того, чтобы сменить одну «раковину», тесную и металлическую, на другую, чуть более просторную? Все или ничего. Этот выбор забрезжил как луч в темной норе – первый или последний, – как граница между светом и тьмой, краткий промежуток, разделяющий колыбель возрождения и Геенну. И что там я, несчастный дурак, лепетал о свободе?..