Он услышал над собой шелест, затем хлопок. Стропы натянулись, и его чувствительно тряхнуло, словно он, как Буратино, зацепился курткой за крюк и повис на нем.
– Вижу тебя, Омлет! – будничным голосом сказал Клим. – Ты чего так поздно раскрылся?
– Хотел преодолеть звуковой барьер, – ответил Гера, взявшись за клеванты. – Чтобы народ попугать…
Стропы управления тотчас откликнулись на его движения. Параплан послушно пошел вправо, к западной части города, где на одной из улиц, в красной «шестерке», его ждал Клим.
– Чего ж не попугал? – проворчал Клим.
– Уши задымились…
Гера повел параплан ближе к скалистым склонам горы, где восходящие потоки могли бы немного подобрать его. Пока же высоты было недостаточно, чтобы осуществить бредовую задумку.
– Ты рискуешь зацепиться за высоковольтные провода! – недовольно произнес Клим. – Эх, Алкалоид, говорил я тебе, чтобы ты петарду прихватил. Не хватает тебе реактивной тяги! Ей богу, не хватает!
Гера аистом пролетел над Ботаническим садом и в очередной раз убедился, что люди нелюбопытны, как пресловутая свинья под дубом. Ни влюбленная парочка, которая сидела на лавочке с пластиковыми стаканчиками в руках, ни пацаны, убивающие кирпичами тритонов в пруду, ни загорелые до коричневого оттенка старушки, торгующие семечками в тени магнолии, не подняли головы и не посмотрели на него, хотя Гера громко распевал «Навечно в памяти моей ты как во сне…». Даже тень от параплана, промчавшаяся по саду как зловещий знак, не привлекла внимания людей.
– Когда ты поешь, мне кажется, что мне в ухо залетел шмель, – сказал Клим. – Тебя несет на женский пляж, Алкалоид. Я трогаюсь!
Восходящий поток, на который Гера уповал, приподнял его метров на пятьдесят. Пришлось разворачиваться лицом к морю. Его ноги в драных кроссовках болтались над шумными улицами. Покатые крыши, обшитые ржавыми до красноты листами жести, утыканные разномастными антеннами и потому похожие на облезлых ежиков, сменяли друг друга, словно театральные декорации. Гера чувствовал себя богом. Он испытывал то, что не дано было испытать этим суетным насекомым, именуемым людьми. Они ползали по земле или передвигались по ней в своих тесных коробочках с четырьмя колесами и, должно быть, полагали, что жизнь у них удалась. Но они не знали, как бедны и примитивны в своем придуманном счастье. Они, словно пиявки, присосались к земле и не умели использовать для передвижения воздух. А воздух – он совсем не такой, каким кажется этим пиявкам. Он вовсе не смердит выхлопными газами, табаком и «Макдоналдсом». Он густой и чистый, как родниковая вода, и на него можно опереться, на него даже можно лечь, притворившись ангелом в облаках…