Стеклянные крошки блестками осыпали обе кровати и пол. Сила удара была настолько велика, что несколько осколков размером с мелкую монету вонзились в противоположную от окна стену. У двери в душевую валялась бутылка из-под шампанского. Я поднял ее, держа двумя пальцами за пробку, сунул под кран, смывая стеклянную пыль, потом вытащил пробку и вытряхнул клочок газетной бумаги, скрученный трубочкой.
Заголовок статьи был вырезан таким образом, что от него осталось всего два слова: «УХОДИТ ВРЕМЯ».
Марина сидела за круглым столиком открытого кафе, освещенная гирляндой разноцветных ламп, и ее заплаканное лицо в ритм тяжелого рока меняло цвета с красного на синий, словно девушка примеряла маски. Профессор с безучастным видом рассматривал маслянистый коньяк на дне стакана и что-то говорил Марине. Когда я понял, что в эти минуты они вряд ли нуждаются в моем обществе, уйти незамеченным было уже невозможно.
– Добрый вечер, господин директор! – первым приветствовал меня Курахов, но сесть рядом не предложил. – Я ставлю вас в известность, что вынужден освободить номер раньше срока.
Я пожал плечами, мол, вольному – воля.
– И скоро вы намерены уехать?
– В самое ближайшее время, – неопределенно ответил Курахов.
– Когда сможете сказать конкретнее, я рассчитаюсь с вами за оставшиеся дни.
– Да, желательно, чтобы вы это сделали.
– Мы уедем в один день, – предупредила меня Марина, но эти слова в большей степени предназначались профессору. – Вам придется рассчитать нас обоих сразу.
Курахов спорить не стал. Я заметил, что в присутствии посторонних он очень сдержанно проявлял свои чувства к падчерице. Марина же вела себя так, как хотела. Этические тормоза были ей неведомы.
Марина и профессор терпеливо ждали, когда я уйду. Они слишком явно тяготились моим присутствием, и я не стал прощаться и желать хорошего вечера, повернулся и пошел к своей черноокой гостинице, где впервые с начала курортного сезона не светилось ни одно окно, ни один витраж.
* * *
По-видимому, он хотел изменить голос и для этого поместил трубку в какой-то бак, может быть, даже в унитаз. Голос двоился эхом, фонил, но я все равно без труда узнал капитана.
– Ну что, Вацура, ты уже созрел?
– Не понимаю, о чем вы? Кто со мной говорит?
– Сейчас узнаешь…
Пауза, шорохи, негромкий стук. Не выпуская трубку, я без всякой надежды кинулся к столу, оттуда – к сейфу, пытаясь вспомнить, куда я сунул диктофон. Мой абонент тем временем произвел какие-то манипуляции со своим телефоном, скорее всего, обмотал его туалетной бумагой.
– Ну как, въехал? – прозвучал тот же голос, но уже приглушенный, далекий. – Бабки нашел?