Ни слова не говоря, Мураш схватил меня за плечи и без церемоний навалил на меня все свои килограммы. И сразу тупой болью напомнили о себе и нога, и спина, и плечо. Пришлось стиснуть зубы, чтобы наружу не прорвался крепкий мат. Не переоценил ли я свои силы? Сколько я смогу пронести его на себе по бездорожью?
Я пошел по самой кромке травяного склона, за которой начинались владения ледника. В этом месте он был широким и напоминал то ли гигантскую стиральную доску, то ли тощего белого зверя, который заснул на боку, подставляя небу свои рельефные ребра. Трудно было поверить в то, что эти завалы ледяных глыб находились в беспрерывном движении, сантиметр за сантиметром сползая вниз, в более теплые атмосферные слои, где начинали таять, источая десятки быстрых и шумных ручьев с грязной и студеной водой.
Моих сил хватило ненадолго, я остановился и повел плечами, давая Мурашу понять, что на этой остановке ему сходить. Мураш сполз с меня и сел на траву. Я смотрел на его ужасное лицо, на запекшуюся в ноздрях кровь и чувствовал себя виноватым, словно принял этого парня за своего врага, отметелил его как следует, а потом выяснилось, что я обознался.
– Вы говорили, что здесь опасно, что ледник подтаял, – сказал Мураш, рассматривая одним глазом белые ребра спящего зверя.
– Ниже, Антон. Это ниже. Еще километра три. Или четыре.
– Мы уже два прошли, а осталось по-прежнему три километра? – капризно произнес он. – Вы не хотите говорить мне правду?
Правду! Если бы я знал эту правду, то, не исключено, впал бы в отчаяние, ибо силы мои были не бесконечны. Боюсь предположить, сколько мне еще нести Мураша на себе. Выглядит он плохо. Ужасно выглядит. От его мутного глаза у меня немеет затылок, и хочется нажать какую-то кнопку, как в телевизоре, чтобы выключить изображение. И снег снова пошел некстати. Озноб начинает проникать под комбинезон, студить покойницким прикосновением кожу между лопаток и на груди… Я взял его с собой как помощника и единомышленника, но он оказался обузой. И чувство вины начинает устраиваться на моих плечах, и груз этот не скинешь, как Мураша… Темнеет или это у меня в глазах? Который час? Где же часы?
Я гладил свои запястья. Мураш лег на траву, прижался распухшим лицом к сырой земле, поджал ноги и притих. И все-таки держится он молодцом. Не скулит, не жалуется, не закатывает истерику. А в его положении это было бы естественно. Кто знает, в каком состоянии его внутренности? Может, заплывший глаз и опухшая ступня – всего лишь цветочки? Может, у него порвана селезенка, отбита печень, может, у него внутреннее кровоизлияние и развивается шок. Что мне прикажете делать, если ему станет хуже? Где я найду врача?