– Я вечно буду любить тебя! – шептала Белосвета, приблизив к нему лицо. Светловой видел только ее глаза, огромные и ярко-голубые, как весеннее небо, полные небесного блаженства. Голос ее проникал в самую глубину его души, становился единственным счастьем и единственным смыслом. – Вечно буду любить! Каждую весну я буду приходить к тебе, и весна станет для тебя вечной! Ты не узнаешь старости, ты всегда будешь так молод и красив, как сейчас, и сердце твое будет так же полно чистого огня любви, как сейчас. Только люби меня, меня одну. Меня, а не тех, в чьих обличьях я являюсь людским взорам.
Светловой не различал слов, как будто смысл сам собой вливался в его память, чтобы звучать в ней вечно. Глаза Белосветы стали необъятны и бесконечны, как само небо. Ее руки обвились вокруг его шеи, и какое-то мягкое горячее облако обняло его и качало на мягких волнах. Светловой не ощущал земли под ногами, для него весь мир стал этим сияющим мягким облаком, вечным блаженством, дыханием Надвечного Мира. Не свет Хорсова лика, не голубизна Среднего Неба, явленного людским взорам, а само Верхнее Небо, обиталище светлых богов, обнимало его в эти бесконечно-краткие мгновения.
– Помни обо мне всегда! – дохнуло ему в душу. – На Купалу я снова приду. А пока прощай. Помни меня!
И облако схлынуло. Не в силах поднять веки, Светловой прислонился грудью к белому валуну, уткнулся в него лбом. От теплого камня веяло запахом цветов. Белосветы больше не было. Она не ушла, она просто исчезла, растаяла.
Светловой долго стоял так, закрыв глаза, даже не пытаясь понять, где он и что с ним, а только прислушиваясь к затихающим звукам Надвечного Мира. Они медленно отдалялись, но не ушли совсем. Их голоса задержались в шуме берез, в шелесте травы. Как тонкие огненные нити, в них вплетались веселые крики и смех внизу под горой. Светловой снова вспомнил о людях. Но возвращаться к ним не хотелось. Горячие руки, румяные щеки девушек, блестящие при свете костров глаза и зубы казались слишком резки, грубы и потому неприятны. И сам себе Светловой уже казался не похожим на других. Он не помнил ни единого слова из того, что ему сказала Белосвета, но во всем его теле мягко сиял теплый волшебный свет.
– Ау! – раздалось сначала внизу, а потом ближе. – Ай, княжич! Отзовись! Где ты!
Это искали его. Светловой оторвался от белого камня, в последний раз оглянулся на место, где стояла Белосвета. И вдруг он ощутил, что в левой его руке крепко зажато что-то маленькое и твердое. Неужели она оставила ему что-то на память?
Разжав ладонь, Светловой хотел поднести ее к глазам, чтобы разглядеть в темноте. Но этого не понадобилось: меж пальцев вспыхнул свет, словно он держал горсть искр. На ладони его лежал тот самый золотой перстень с бирюзой, который он дал утром Светлаве с просьбой повесить в березовый венок. Только теперь он ярко светился, как будто в нем поселился негасимый свет Надвечного Мира.