Белосвета надела венок себе на голову, и примятые, привядшие головки колокольчиков и бело-розовой кашки вдруг сами собой приподнялись, оправились, словно на них брызнула живительная роса с лебединого крыла берегини.
– Что же молчишь – или не ждал? – с улыбкой спросила девушка. – Я ведь обещала тебе, что на Ярилин день свидимся.
Сейчас она казалась еще прекраснее, чем в их первую встречу. Ее беспокойство и переменчивость, тревожившие его тогда, теперь исчезли. Весь облик Белосветы налился новыми, еще более яркими красками, дышал теплом и нежностью, в ней сиял новый свет, ясный и чистый. Теперь она походила на реку, в которой весеннее тепло растопило остатки льда и прогрело воду до самого дна.
– Я ждал, – еле сумел выговорить Светловой. Он хотел бы высказать ей все – и свою тоску в ожидании, и свою радость встречи, но не мог, слова не приходили и язык его не слушался. – Я так ждал…
– И я ждала! – отвечала Белосвета, и от нежной прелести ее лица у Светловоя кружилась голова. Теперь он понимал, что значит «ослепительная красота». Именно так была красива Белосвета – глаза хотели плакать слезами восторга, но не отрываться от ее лица никогда. – Ждала, когда снова тебя увижу. Никогда я таких, как ты, не встречала.
– И я не встречал… – пробормотал Светловой.
Он почти сердился на себя, что стал вдруг таким глупым и неловким, боялся, что она не поймет, какое счастье для него видеть ее. Но Белосвета смотрела на него с такой лаской, что он верил – она все понимает.
– Встречал, – сказала она, немного склоняя голову к плечу. – Ты меня каждую весну встречал, только не видел. От Медвежьего велика-дня до самой Купалы я вокруг тебя ходила, только ты не замечал.
– Замечал, – сказал Светловой.
Теперь ему казалось, что каждую весну в последние годы, лет с четырнадцати, в нем просыпалось это сладкое и тревожное чувство. Просто раньше Белосвета не показывала ему своего лица, и он не знал, что было причиной этому неясному чувству счастья.
– Ты меня видел, – говорила она. В глазах ее светилось нежное томление, и Светловой едва стоял на ногах от волнения. – Я на тебя смотрела много-много раз… из чужих глаз… Я тебя видела, и ты меня видел. Только имени мне не давал. Ты меня любил, только сам этого не знал.
– Я знал… Теперь знаю! Одну тебя я всегда любил и одну тебя всегда любить буду!
– Да! – нежно и горячо выдохнула Белосвета, словно в этом заключалась ее заветная мечта. – Люби меня! Люби меня одну, тогда и я тебя любить буду!
– Будешь? – не помня себя, воскликнул Светловой и хотел обнять Белосвету, не сразу решился, но все же взял ее за плечи так бережно, словно боялся помять цветок. Он почти не чувствовал своих рук, но так хорошо ему не было никогда.