В этой комнате было полно людей. У ложа стаей унылых белых птиц столпились жрецы, верховный жрец читал молитвы, в руках его помощников золотым блеском мерцали курильницы для благовоний, дым от которых наполнял комнату, превращая воздух, и без того жаркий и спертый, в удушливую мглу. В головах стоял отец в простом спальном калазирисе[4], его могучий торс был обнажен. Когда Хатшепсут резко затормозила, вскинув руки к горлу, он поглядел на нее, но, кажется, не узнал. Он постарел, лицо пошло морщинами, глаза запали. Ахмес сидела в углу на низком стульчике, полупрозрачный плащ стелился вокруг нее по полу. Она держала маленькую серебряную корону Неферу, украшенную изображением Маат, и рассеянно крутила ее в руках, губы женщины двигались, шепча молитву. Главный эконом и прочие члены свиты фараона сгрудились у дверей, тревожно перешептываясь.
Никто не обратил ни малейшего внимания на Хатшепсут, когда та подобралась поближе к ложу. Растолкав прислужников и протиснувшись мимо самого Менены, она остановилась там, откуда могла прикоснуться к холодным пальцам руки, свисавшей с края ложа.
– Неферу, – позвала она тихо и умолкла, чувствуя, как отчаянная любовь борется в ее груди с нарастающим страхом.
Царский лекарь прикрыл худенькую грудь девушки куском льна и разложил на нем могущественные амулеты. Ступки, пестики и баночки стояли на столе рядом с ним, но он знал, что жизнь девушки зависит сейчас лишь от воли богов. Опустившись перед Неферу на колени, он повязал магический шнур вокруг ее потного лба и стал готовиться к заклинаниям, которые помогут изгнать демона из ее хрупкого тела. Однако в глубине души он был уверен, что все напрасно – ведь Неферу отравили, – и взглянул на своего царственного господина. Фараон не отрываясь смотрел в лицо дочери, и только побелевшие пальцы, которые стискивали золоченое изголовье, выдавали всю глубину его чувств. Опечаленный, лекарь продолжал творить заклинания. Ему не удалось вызвать у ее высочества рвоту. Если бы ее стошнило, надежда еще оставалась бы. Но тот, кто это сотворил, хорошо знал свое дело, и боль пожирала жизнь Неферу неумолимо, как огонь, несмотря на половину ночи, проведенную в лихорадочных попытках ее спасти. Сознание быстро покидало девушку, и настроение в комнате изменилось. Снаружи по-прежнему завывал ветер.
Внезапно Неферу открыла глаза, и пораженный лекарь отпрянул, сев на пятки. Хатшепсут увидела покрытое каплями пота лицо, серое в свете лампы, бросилась перед сестрой на колени и зарылась головой в подушки. Неферу застонала и сделала слабое движение.