Когда, словно из-под земли, появился еще один приземистый с крестами танк, дядя Леонтий тут же высунулся из траншеи и изо всех сил швырнул ему под гусеницы связку гранат. Вслед за ним высунулись и другие, забросав застывшую машину бутылками горючей смеси, и танк задымил, запылал, покрыв нашу высотку едким дымом.
Нельзя, конечно, сказать, что этот отвратительный дым был нам по душе. Мы задыхались, громко чихали, старались отворачиваться от него. Но как зато приятно было смотреть на развороченные машины, на валявшихся неподвижных автоматчиков вокруг них, еще несколько минут тому бодро шагавших с распахнутыми воротами и засученными рукавами.
Перед нашей траншеей дымили подбитые вражеские машины, с воплями пятились назад немецкие солдаты. Но далеко они не ушли. Первая вражеская волна была отбита, отогнана, и на некоторое время бой прекратился.
Мы облегченно вздохнули. Быстро стали приводить себя, траншею, оружие в порядок, но знали, что это еще не конец. Фашисты на этом, конечно, не успокоятся. Они захотят взять реванш.
Мы испытывали страшную усталость не только оттого, что не было ни секунды передышки, а главным образом, от страшного напряжения и дрались, позабыв обо всем на свете. Подумать только, какая лавина двигалась на нашу горстку людей! Какие грозные танки-чудовища ползли на нашу траншею, какие закрадывались тревожные мысли… А" вот теперь, когда неподалеку от нашей траншеи горело три вражеских танка, а вокруг них в самых неожиданных позах, упокоенные навеки, лежали фашистские автоматчики, мы почувствовали какую-то несказанную гордость. Никто не дрогнул. Мы не отступили ни на шаг, не отдали врагу ни пяди священной, политой кровью и потом родной земли.
Ребята тяжело дышали, кто курил, кто перевязывал раны. Все были измазаны землей. Но не беда! Каждого из нас подогревала мысль, что после первой вражеской волны, которая несколько минут назад могла нас захлестнуть и которую мы так успешно и мужественно отбили, теперь уже нам не страшна будет никакая атака!
А тем временем Джулька лежала в углу, прижавшись к стенке траншеи, как пришибленная, и слегка дрожала. Этот грозный грохот взрывов, вой снарядов, скрежет гусениц, как бы подавил ее и по ее шерсти волнами проплывал страх. К постоянной стрельбе, к вою снарядов и мин она у нас кое-как привыкла. Только вот сильно на нее подействовали сирены пикирующих бомбардировщиков. Ей все чудился, видно, этот истошный рев, и она никак не могла прийти в себя, хоть понимала, что мы отогнали врага.
Глядя на нашего смертельно испуганного друга, мы Джульку, как никогда, жалели и подумывали, что напрасно перед боем не отправили ее подальше, хотя бы во второй эшелон, хотя и там, как видно, было не легче. Отогнанные от наших позиций вражеские бомбардировщики с не меньшей яростью обрушились на наши тылы, стремясь всеми силами отрезать их от нас.