— Хорошо, поедем.
Они сели рядом на подоконник. Надо было о чем-то говорить, и он понес обычную пошловатую чепуху — набор баек опытного застольного говоруна. Они как всегда безотказно срабатывали, и девчонка хихикала. Его губы стали время от времени касаться ее уха и щеки, и он вроде как заново слегка хмелел.
— Ты меня любишь? — наконец выпалил он. (Ему всегда требовалось, чтобы его непременно любили.)
— Да, — отвечала она, и они поцеловались.
Посидели еще. Стало как-то скучновато.
— Жаль, выпить нечего, — посетовал он и несколько неуверенно решился на довольно идиотскую фразу:
— Нам надо закрепить нашу любовь…
Она опять ответила просто:
— Потом. Вот приедем к тебе…
Отказ подогрел, и его вновь бурно понесло: нет, здесь, сейчас…
— Не могу я сейчас, блин, не могу. Понимаешь?
— Это ничего… — он споткнулся на следующих словах. — Можно и по-другому… Ну, например… (Ему хотелось говорить об этом, объяснять, смаковать.)
Он ожидал любой реакции, но все опять разрешилось сразу, хотя тон девчонки стал совсем другим:
— Ну, сделаю. Пристал как банный лист…
И она покорно опустилась перед ним на колени.
Он положил левую руку ей на плечо, правой погладил по бритому затылку.
Плотная живая влага охватила и обожгла его. Спустя секунду вся механика включилась в общее взаимодействие. Послушный посылу руки, колючий шар поступательно задвигался вверх-вниз, доставляя остро нарастающее наслаждение. Шершавый поршенек искусно засновал по своей отдельной сложной траектории.
Он откинул голову и почувствовал затылком металлический холод оконной ручки. Этот холод напомнил ему, что происходящее — реально.
Через двадцать минут все изменилось. Она стояла в двух шагах, отвернувшись и хмуро глядя в лестничный пролет. Он, украдкой проверив, застегнуты ли брюки, фальшивым бодрым тоном говорил, что через полчаса начнет ходить транспорт, они поедут к нему, она примет душ, позавтракает. «А что дальше? — сверлила мысль, — куда я ее дену?»
Она внимательно взглянула на него и произнесла тихо, но решительно:
— Я пойду.
Он всполошился:
— Куда, зачем?!
— Меня ждут.
— Где?!
— На вокзале. — И добавила, подумав: — Хочешь, пойдем вместе.
Предложение показалось ему нелепым. Какой еще вокзал?…
Она медленно двинулась к выходу. Тупой страх взял его за горло: через минуту ее не будет — уже никогда!
Идя за ней, он быстро, сбивчиво говорил, приводя какие-то убедительные аргументы и в то же время чувствуя, что слов не находит, тряс ее за плечо, хватал за рукав (при этом она вырывалась, а однажды тихо, но внятно процедила: «Да зарасти ты говном!»). Он клянчил и чуть не довел себя до истерики, выкрикнув, что если она уйдет, он сейчас же разобьет оконное стекло и вскроет себе осколком вены. В то же время ему казалось все более невозможным выйти вместе с нею в раннее февральское утро и по черным улицам пешком отправиться к враждебному вокзалу с его бомжами, ментами, тетками, спящими вповалку подле своих тюков, и какими-то неведомыми приятелями девчонки — должно быть, стаей опасных голодных волчат.