Всякое случалось на этом пути. Память услужливо извлекала из своих глубин эпизоды этой таинственной, зачастую опасной и одновременно притягательной жизни.
Ему шестнадцать лет. При свете ущербной Луны, повинуясь воле своего первого наставника в магических науках, он прокрадывается к виселице и, вдыхая смрад разлагающегося тела и вздрагивая от скрипа веревки, ищет в земле корень колдовской мандрагоры, сок которой позволяет видеть духов и обрести над ними власть.[30]
Вот он в Болонье в компании студентов – медиков, темной ночью выкапывает из могил свежих покойников, дабы вскрыв их, проникнуть в тайны человеческого тела. А вот он, уже в Тулузе, вместе с приятелем-алхимиком пытается приготовить целебный бальзам из все тех же мертвецов.
Вот он в комнатке, освещенной свечой, укрепленной меж двумя бычьими рогами, прикрепленными к пожелтевшему человеческому черепу– любимому украшению другого его наставника – неаполитанца, позже избежавшему костра только потому, что палач переусердствует и сломает на дыбе старику позвоночник. Старец рассказывает ему, что истоки рода человеческого – в неведомом, что были времена, когда на небе еще не было Луны и что мир не был никем создан, а существовал всегда.
Вот, в компании таких же как он, ступивших на темный путь магии водит хороводы, вокруг самодельного алтаря, на котором водружен потемневший от времени козлоголовый идол.
…Вот полянка в глубине дремучего саксонского леса. Он ведет в поводу коня, к седлу которого приторочены клетки с кошками, а в седле сидит юная девушка, почти девочка. Они разводят костер, произнося обращенные к полной луне заклятья. Девушка (ее зовут Эмма, но у нее есть и другое, тайное имя, которое она ему так и не открыла) бросает в костер пригоршню какого-то порошка, отчего полянку заполняет дурманящий, приторно сладкий дымок, а пламя приобретает сиреневый оттенок. Потом она выхватывает из клетки извивающуюся кошку, насаживает ее живьем на вертел и сует в костер. Потом еще и еще. Он спокоен – тагейрм, конечно, жуткий обряд, но, если он удастся, то даст власть над могучими демонами. Чад горелого мяса смешивается с дурманящим запахом ведьмовских снадобий, а истошный визг – с хриплыми заклинаниями, срывающимися с губ Эммы.
Потом когда над лесом занялась заря, а инфернальный костер обратился в груду тлеющих углей, молодая ведьмочка, утерев пот с испачканного сажей лица, вдруг с улыбкой шагнула к нему, на ходу стягивая через голову платье… Ее разные – как и положено колдунье, глаза – один карий, другой желто – зеленый, призывно смотрят на него.