– Так, может... – осмелилась Александра, – это и есть великодушие?
– Величие души должно быть по размеру души! Какое, к черту, великодушие может быть у мужчины, об которого каждый день вытирают ноги, а?! Он не был великодушным, он просто любил ее. И страдал. Потому что она отняла у него все, даже меня! И папа с этим смирился... Когда я заговорил, она была в восторге. А папа испугался. Он давно чувствовал, что я все понимаю. И испугался, что я это ему скажу...
Я не сказал, нет. Я слушался мать, которая с упоением нанимала мне учителей, чтобы я догнал школьную программу. И за два года я догнал и перегнал. Она очень гордилась мною... Знаете, почему? Потому что это придавало ей образ матери-жертвенницы, которая вытащила своего ребенка из сложной психологической болезни. Которая самоотверженно боролась за него – и победила. И теперь я оказался лучшим из лучших в школе! Она носила этот ореол мученицы-страдалицы-героини, как орден. Она даже успевала между своими любовниками давать интервью о воспитании детей-аутистов. Хотя она не могла не знать, что вытащил меня своим терпением и любовью папа! Это он занимался мною, бессловесным ребенком! Пока она шлялась по мужикам!
Но она украшала себя мной, как будто я был бездушный предмет... Она таскала меня везде с собой, даже к любовникам. Я нужен был ей для ореола, я был ее украшением... И я сидел и слушал, что происходит в другой комнате, куда они ушли, чтобы "поговорить по делу"... Она предавала папу каждым вздохом и стоном, который доносился до меня, я это чувствовал... И мне хотелось ее задушить, чтобы больше никогда не слышать этих вздохов и стонов, вырывающихся из ее горла...
Папе я ничего не рассказывал – жалел его. Хотя он и так знал... Наверное, когда я заговорил, да еще и продемонстрировал успехи в школе, папа потерял смысл жизни. Ему стало не за что бороться. А мать – она... Она нами обоими пользовалась, как предметами. Она даже его лавры любви и терпения присвоила себе... А его потом выбросила, как старые носки...
Впрочем, я это понял позже. Когда однажды я пришел из школы и увидел папины носки. На уровне моих глаз. Старые, с дырками на уровне больших пальцев, темно-зеленые носки. Они чуть съехали с его щиколоток, потому что резники давно растянулись... Папа висел под люстрой, а носки как раз были перед моими глазами...
Ваня с Игорем доложились: они довели Диковича до Лобни. Точнее, немного дальше – они прекратили слежку, когда он, проскочив Лобню, съехал на бетонку, ведущую в направлении Круглого озера.
На следующий день, в четверг, они втроем устроили засаду на бетонке, в надежде, что Бенедикт снова поедет на дачу.