И тут ворота открылись.
Каталан остановился.
– Это ты стучал? – спросил его кто-то, невидимый за створкой.
– Я, – буркнул Каталан.
Нехотя он вернулся к монстырю и уперся взглядом в невысокого заспанного человека.
– У тебя есть к нам какое-то дело? – спросил этот человек очень спокойно.
– Ага! – отозвался Каталан, оскалив зубы в нехорошей ухмылке. – Есть!
Заранее радовался: сейчас как огорошу их новостью! Ох, взвоют, небось, зарыдают, руками-ногами засучат, как узнают, что их возлюбленный Гусман наконец подох! Дивился злобе своей Каталан – но только краешком сознания, а сам просто трясся от восторга, предвкушая: сейчас вам будет, святые, в Бога, в душу, в мать!..
Открыл рот, чтобы проорать заранее заготовленное… и не смог проронить ни звука. Будто онемел. Слова-то оказались шире каталановой глотки, вот и застряли, едва Каталана не задушив. Скрипнул что-то невнятное, а щуплый тот монах, который ворота ему открыл, испугался.
– Да у тебя удушье! Бедняга. Погоди, я тебе горячей воды дам!
И, подхватив Каталана, потащил его по двору к кухне, над которой уже поднимался дымок. Как слепой, брел Каталан, обвиснув на руках у монаха, глазами вокруг по привычке шарил, да только ничего не цеплял мутнеющий взор.
Очнулся уже на кухне, у самых губ в чашке вода плещется, паром исходя. Кто-то за спину Каталана поддерживал, кто-то чашку ему подносил. Глотнул Каталан горячего, и вдруг слезы хлынули у него из глаз и вместе со слезами выскочили наконец и те слова, что забили ему горло, будто пробкой, вдохнуть не позволяли:
– Доминик умер!
Глава седьмая
АРНАУТ КАТАЛАН ИЩЕТ СВЯТОГО
Думал Каталан избавиться от слов, запиравших ему дыхание, передать их братьям Доминика де Гусмана и уйти своей дорогой; как войти, так и выйти – а уж братья пусть делают с этими словами, что им заблагорассудится. Думать-то он думал; получилось же все совершенно иначе.
Сперва не хотели братья верить Каталану. Да что он за человек, откуда взялся и как посмел говорить такое? Но Каталан показал им маленький молитвенник в потрепанном кожаном переплете. И странное дело: горе братьев Доминика не доставило Каталану ровным счетом никакой радости.
Удивительные вещи на свете творятся, в иные не вдруг поверишь – чтобы такое душой принять, усилие над собою делать приходится!
***
Тринадцатое от Рождества Христова столетие близилось к своей трети; Каталан же, думается нам, миновал тридцатилетний рубеж, но к сороковому еще не приблизился. Так, между тридцатью и сорока, будем считать его, ибо если теперь, благодаря мастеру Менахему, и знал он, что родился поздней осенью, год его появления на свет оставался по-прежнему темным.