И вот с рассветом многие из тех, кто желал мира в завоеванной Заре, бросились с оружием в руках на улицы и принялись разнимать дерущихся, разрезав город, как и было задумано, на несколько участков. Поначалу ничего не получалось, поскольку миротворцы старались не убивать мятежников, и таким образом, разогнанные в одном месте, они, точно влюбленные, следующие зову запретной любви, тотчас сходились в другом.
Симон со своим небольшим отрядом переходил с одной улицы на другую, собственноручно выбил более десятка зубов, а синяков наставил без счета. Отнятое оружие он передавал одному слуге, который под конец стал напоминать возвращающегося из леса дровосека с дровами, столько на него нагружено было мечей, копий и дротиков.
Латинских рыцарей Симон только обезоруживал и стыдил, иногда после коротких поединков; что до венецианцев, то их Симон, обезоруживая, непременно бил, чаще всего по лицу, а иногда и сопровождал пинком под зад в силу своего великого презрения к ростовщикам.
Только к вечеру мир и покой был восстановлен. Собрали убитых – их оказалось около пятидесяти человек с обеих сторон (однако венецианцы пострадали больше, к тайному удовлетворению многих франков).
Симон вернулся домой на рассвете следующего дня, когда уже погребально звонили колокола. Аббат Сернейский ушел в церковь, поскольку все клирики должны были отпевать убитых. Надлежало сделать это как можно быстрее, пока из Рима не настигло нас отлучение от Церкви. А в том, что эта беда скоро грядет, никто не сомневался.
Паренек, который уходил вместе с Симоном, был уже дома. Он и встретил нашего графа, когда тот возвратился, и взял из его рук теплый плащ и шлем. Симон добрался до кровати, повалился на нее, как был, в кольчуге, и заснул.
После этого мятежа с последующим перераспределением добычи (дюку пришлось кое-что выпустить из рук) и торжественным замирением обеих сторон, другие заботы стали одолевать крестоносное воинство.
Во-первых, отправили нескольких посланников к папе римскому, дабы те вымолили нам прощение. К мольбам присовокупили часть добычи, взятой в Заре, – для нужд папского престола.
Во-вторых, дюк Дандоль потребовал погашения долга. Его справедливое требование было удовлетворено, после чего латинские рыцари в очередной раз с изумлением обнаружили себя нищими, обобранными почти до нитки.
Справили Рождество.
Симон почти не показывался из дома. Целыми днями валялся на кровати, рассеянно тиская желтоволосую девицу, наливался вином, будто торопился выпить впрок все, чем запасся, а выходил только в церковь.