– Вы уж извините за нервозность. У нас, знаете ли, давненько такой наполняемости не было, – доверительно пожаловалась она Лерке и под диктовку записала все данные. Но не забыла предупредить: – Только вы уж скажите своим, Мария Ивановна, чтобы ваши все принесли завтра.
В палату Лерка уже вошла Николаевой Марией Ивановной, имя брякнула так, от фонаря.
Буквально через десять минут весь роддом содрогнулся от нечеловеческих криков – привезли новую роженицу в сопровождении солидного дядечки, который то и дело тыкал в нос молоденькой медсестре какое – то удостоверение. Пациентке было чуть за сорок, она ждала свое первое дитя, следить за эмоциями не собиралась и чуть не довела до нервного припадка и себя, и весь немногочисленный медперсонал. Все медсестры, акушерки и даже единственный педиатр на долгое время забыли про всех, кроме этой голосящей бабы. В любое другое время Лерка ни минуты не потерпела бы такого наплевательского отношения к своей особе. В другое время, но не сейчас. Сейчас это было ей только на руку.
В палате она не успела толком оглядеться, как ее скрутила резкая боль. Зря во всех фильмах показывают, что при родах все женщины кричат по-звериному, она терпела.
Рядом корчились две женщины, и никому друг до друга дела не было. Врачи все так же порхали возле буйной роженицы, уговаривая «миленькую» потерпеть еще немножко.
Вскоре Лерка поняла – началось! Скрючившись, стараясь не стонать, она двинулась подальше от людских глаз – хоть в подвал, хоть в туалет, но чтобы помочь ей не успели. Ей нужно было, чтобы ребенок родился мертвый или умер при рождении, поэтому помощь была не нужна. На глаза попалась дверь с простенькой табличкой «Душевая». Это было то, что нужно. Старый неприглядный душ, пожелтевшая, неказистая ванна и мелкие клеточки кафеля. Лерка зашла и накрепко закрыла дверь. Ей думалось, если ребенок при рождении ударится о такой пол, он непременно погибнет, но ошиблась. Он не погиб! Это было жуткое зрелище – все в крови, синюшный грязный кусок мяса, какие-то склизкие комки… Надо было прикончить его, но Лерка не могла перебороть отвращения, не могла заставить себя прикоснуться к этому шевелящемуся месиву… Она закричала. Потом врачи что-то делали, а Лерка, лежа на операционном столе, надеялась, что их старания будут напрасны, но через сутки пришла медсестра и стала успокаивать, что младенец в норме, здоровенький. Тогда ей остался один выход – уйти потихоньку одной, без ребенка, конечно. Стала ждать, когда немного окрепнет, в это время она уже знала, где вход, выход, все служебные лабиринты изучила. Чего там изучать-то, здание маленькое. Ребенка ей кормить не приносили, видимо, не все так благополучно с ним было, как убеждали. А однажды услышала такое: «Муж у нее красавец и хваткий такой. Молодой, всего сам добился, а вот дите первое. Ты уж гляди, Стоцкого-то пуще всех береги! Больно высок папаша-то». Лерку захлестнула волна злобы – значит, любые другие так-сяк, а этот, надо же, сокровище какое! Еще не знают толком, кто у них тут лежит, а распоряжаются, за кем особенный уход, а к кому можно и не подходить. Потом захотелось взглянуть, что это за папаша такой. Увидела его, приходил к своей, и так уж сладко ворковали…