Слова торгового представителя послужили сигналом, по которому в кабинет ворвались четверо стражников в тяжелых кирасах и открытых полушлемах фиолетового цвета. Действия служителей правопорядка были слаженными, отточенными и быстрыми, они не оставили застигнутому врасплох Пархавиэлю ни единого шанса на побег. Уже через пару секунд гном бессильно барахтался на полу, рыча от злости и сотрясая воздух криками о своей невиновности, а солдаты, явно привычные к подобному поведению своих подопечных, невозмутимо продолжали опутывать беспомощное тело крепкими войлочными веревками.
– Послушайте, господин представитель! – прокричал, выплевывая изо рта кляп, еще сопротивляющийся десятник. – Это ложь, мы втроем были посланы на разведку, найти вас, мы не предатели, не дезертиры. В шахте гибнут остатки отряда, умирают от ран, помогите им!
Пархавиэль замолчал, одному из стражей все-таки удалось всунуть ему в рот кляп.
– Похвально, мерзавец, что тебя хоть сейчас стала волновать судьба товарищей, – громко произнес Матеус, вспомнив прежние ораторские привычки и нарочито сурово сдвинув густые брови. – Могу тебя успокоить, с караваном все в порядке: груз в безопасности, а брошенные тобой товарищи отправились обратно в Махакан. Что же касается тебя и твоих дружков, то отпираться бессмысленно! У меня на руках рапорт командира конвоя Бонера о дезертирстве из рядов отряда трех мерзавцев и отщепенцев. – При этих словах Матеус передал филанийскому офицеру исписанный мелким, корявым почерком листок бумаги. – Обращаю ваше внимание, господин офицер, и прошу передать начальству, что эта троица дезертиры и не имеют ничего общего ни с махаканской торговой миссией, ни со славной Гильдией караванщиков. От лица Независимого Горного Сообщества Махакан прошу наказать злодеев, опозоривших свою родину и причинивших вред подданным Филанийского королевства, по всей строгости ваших законов!
Фельдсеркрауцер закончил свою напыщенную речь и устало опустился в кресло. Офицер понимающе кивнул, отдал честь и удалился вслед за стражниками, волокущими по полу дергающегося и пытающегося сопротивляться Пархавиэля.
«Ну, вот и все! – с облегчением вздохнул Матеус, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. – Оказывается, подонком быть не так уж и трудно: ни сопляк-лейтенант, ни его дубины-стражники не заметили подвоха… Или только сделали вид?! Нет, – успокоил сам себя представитель, – они для этого слишком глупы, а я был когда-то мастером лицедейства…»
Умело разыгранный Матеусом спектакль успокоил головную боль и унял позывы неугомонного желудка, но совесть, притаившаяся глубоко внутри его прагматичного мозга, неожиданно решила проснуться и обрушила на неги поток ядовитых, отравляющих жизнь угрызений.