– О чем?
Регент легко коснулся его плеча.
– Друг мой, тебе еще много предстоит узнать об этом городе. Шарида не простой невольничий рынок. И в один прекрасный день я его уничтожу.
– Может, расскажешь все же?
Эрант покачал головой, как будто силы вдруг покинули ею.
– Не буду я больше о нем говорить. Пусть твой хороший приятель Коссори ответит на твои вопросы. – Он пригладил рукой волосы, сделал несколько шагов от стола. Его ноги слегка пощелкивали. – Но прежде чем ты уйдешь, нам надо обсудить одну важную вещь. Завтра в начале часа баклана должен прийти в порт буджунский корабль «Цубаса». Я уверен, что твои поздние похождения не помешают тебе встретиться со мной точно в это время на пирсе Трех Бочек, а? – улыбнулся он.
Мойши встал.
– На этот счет не бойся, Эрант. Буду. И к тому времени, надеюсь, появятся новости о событиях в Кинтае. – У дверей он обернулся. – Кстати, как зовут эту девчонку, дочь куншина?
– Чиизаи.
Теперь была очередь Мойши улыбнуться.
– Ну, хоть имя красивое.
– А чего ты хотел? – сказал Эрант. – Она буджунка.
Коссори жил в переулке Серебряной Нити. Это была узкая полуразрушенная улочка, ничуть не подходившая к своему названию. Здесь, в постоянной тени более высоких домов, всегда было темно – днем стояли сумерки, а ночь была просто непроглядной. Уличных фонарей не было, как на более широких или главных улицах и площадях. Но этот постоянный мрак ничуть не угнетал Коссори. Напротив, забавлял. Он исповедовал любовь к темноте. Хотя, несмотря на все это, его трудно было застать дома. Он предпочитал, как заметил Эрант, торчать целыми днями на широких, залитых солнцем площадях Шаангсея и играть музыку. Он был незаурядным музыкантом, искусным в игре на флейте, духовом инструменте, равно как и на киогане, овальном струнном инструменте, маленьком, с нежным звучанием, на котором очень трудно было играть.
В любой день поутру Коссори в его яркой разноцветной тунике можно было увидеть на площади Хейдории. А в полдень он наверняка будет торчать на площади Двойной Бочки и задумчиво бренчать среди суетливой толпы спешащих мимо людей.
Он был невелик ростом, но широк в плечах и узок в поясе, что при его невероятно мощных ногах заставляло смотреть на него уважительно. Его черные блестящие волосы были чуть длиннее, чем принято было носить в Шаангсее, – стянутые узлом в хвост, они достигали крестца. Это было внешним проявлением его внутреннего сопротивления традициям.
У него были тысячи знакомых, но мало друзей, отчего его дружба с Мойши казалась делом необычным. Мойши в нем отчасти привлекала, конечно, странность, поскольку сам Мойши зачастую тосковал в обществе людей, которым, кроме баб да денег, больше ни до чего дела не было. И, несомненно, именно тогда Мойши сильнее всего тянуло в бурное море, ко вздохам влажного соленого ветра над натянутыми канатами, к успокаивающему покачиванию просмоленной палубы, к брызгам, летящим изпод рассекающего волны носа корабля, когда все паруса обвисли в предчувствии грядущего ветра.