К полудню пришел с поста Гвоздь. Он и сообщил, что поселок занят российскими войсками. Я приподнялась, подтащила свое тело к стене и оперлась на нее спиной. Бойцы медленно, с усилием поднимались, садились, вставали, и только теперь я начала отличать их камуфлированные тела от пола, пятен солнца и голубиного помета.
Мы медленно спустились в село, прошли мимо расставляющих палатки ребят и выстроенной рядами техники к штабу полка, и Майк сообщил руководству операцией о благополучной доставке «груза». Секу передали интендантам — запаивать в «цинк», Купцу вытащили кляп, ребят повели на кухню и растопили для них баню, но я наблюдала за всем этим, как сквозь пелену — ничто не выглядело как реальность.
Гром подошел ко мне и взял за плечи.
— Не расстраивайся, — попросил он. — Не надо.
— Я нарушила правила, — обернулась я к нему. — Два раза.
— Знаешь, что мне мой учитель сказал?
Я мотнула головой.
— В нашем деле, чтобы пошла первая настоящая отдача, надо проработать лет десять. И эти десять лет наполнены ошибками.
— Что, все десять?
— У кого как.
Я усмехнулась, развернулась и пошла прочь. Как бы мне ни хотелось сейчас завалиться в кровать, чтобы хотя бы просто отоспаться, надо было возвращаться: Купца передадут куда надо и без меня.
В Тарасов мы приехали порознь.
Первым делом я пошла в Комитет солдатских матерей.
— Давненько вас не было, Юлия Сергеевна, — холодно встретила меня председательша. Я молча кивнула головой. — Объяснительную мне на стол положите.
Я прошла к своему рабочему месту и вдруг поймала себя на мысли, что больше всего на свете ненавижу ее.
«Полегче, подруга! — остановила я себя. — Тебе надо отдохнуть. И никаких „чеченских синдромов“ — не распускайся!» Но я понимала: жить, как прежде, уже не смогу.
Я написала какую-то галиматью про заболевшую тетушку и задержки самолетов и, оставив объяснительную на столе, тихо вышла за дверь и поехала домой. В квартире я стащила с себя туфли, бросила в кресло юбку и блузку, достала свой любимый, еще мамин, плед, рухнула на диван и, обняв мохнатую китайскую пантеру, впала в забытье. Иногда я просыпалась, смотрела в желтые раскосые глаза «тезки», и мне становилось немного легче. «Ничего, — будто говорила мне игрушечная Багира, — скоро полегчает; главное — отлежаться в своей норе».
Я навела на работе полный порядок в три дня. Рассортировала жалобы по степени юридической сложности, подкрепила к ним отписки командиров частей, подготовила от имени комитета два десятка стандартных писем и принесла Светлане Алексеевне сводный отчет. Получалось так, что польза от деятельности нашего комитета есть, и немалая. У Светланы Алексеевны сразу поднялось настроение, так что, когда примерно через месяц я получила очередное послание от Грома, у меня проблем с тем, чтобы отпроситься у шефини, не было.