На этот раз Гром требовал моего немедленного приезда в Москву. «Надо в Москве что-нибудь зимнее купить», — печально осознала я, когда просмотрела гардероб и, вздохнув, достала «заначку» — двести баксов должно было хватить. Поколебавшись, вынула из-под матраса старенький «макаров», быстро упаковала большую дорожную сумку и отправилась на вокзал — московский поезд прибывал в Тарасов минут через сорок.
Мне досталась верхняя полка, и я, еле отделавшись от полупьяного соседа, желавшего непременно уступить мне свое нижнее место, улеглась на пахнущий вагоном матрас и засмотрелась в окно.
Поезда нравились мне всегда. Каждый раз, когда папу переводили в новый гарнизон и солдаты загружали огромные коричневые контейнеры мебелью и узлами, я знала: теперь — на вокзал. И что бы ни строила из себя мама, как ни трудно ей было расставаться с подругами, мы с папой понимали, что через пару часов дороги она оставит вздохи и переживания позади. Она умела жить будущим. И тогда начинались самые лучшие часы моей жизни. Трое-четверо суток папе не надо было ни готовиться в наряд, ни проверять, как я сделала уроки, ни выезжать на учения — он был только мой… ну, и мамин. На каждой интересной станции он выбегал на перрон и обязательно приносил что-нибудь необыкновенное: дыни — в Чу, рыбу — в Астрахани, сочную «антоновку» — в Курске… А потом я тоннами выносила в треугольный мусорный ящик в тамбуре липкие лимонадные бутылки и завернутые в газету обглоданные рыбьи хребты. И, конечно же, мне всегда доставалась любимая верхняя полка — как сейчас…
За окном бежали бесконечные столбы, и, если смотреть на них долго, начинало казаться, что это не поезд качается и бежит по земле, а сама земля убегает в обратную сторону.
В Москву я прибыла вечером и сразу же поехала в место, назначенное Громом для встречи. Это было фойе кинотеатра «Брест».
Андрей Леонидович подошел ко мне, как всегда, неожиданно и взял под руку.
— Я Ахмару звонил, — сказал Гром. — Болеет. Врачи предлагают операцию на колене — его тогда в бетонную яму швырнули метров с шести. Да еще и пальцы воспалились — сейчас ногти удаляют.
Я слушала. То, что Ахмару даром эти три часа у боевиков не пройдут, было очевидно еще в горах.
— Он говорит, — продолжил Гром, — ребятам тогда даже отдохнуть не дали — сразу послали на какой-то дот. Остались в живых только Сом да Хрящ. Сом в госпитале — позвоночник перебит.
Я остолбенела:
— Так это же…
— Да-да. Ахмар справки навел; похоже, Сечкина работа, ну, тот, из «округа»…
— Да я помню. Будете брать?
— Не сейчас. Сечкин — фигура особая; его в Москве крепко поддерживают.