— Комбат сказал: по нескольким статьям! — расстроился арестант.
— И какая самая тяжкая?
— Ну, эта… про оружие.
— Патроны, что ли, пропивали?
— Гранаты, — повесил голову Щукин. — Четыре штуки.
— Из вагонов?
— Да ну! Че там брать?
— Из машин? — предположила я.
— Не-е, в машине уже не возьмешь… это только на складе, при погрузке, — пока прапор не смотрит.
— И что, на четыре гранаты можно два ящика водки купить? — Цены на оружие я знала, и здесь, в гарнизоне, граната вряд ли стоила больше одного «пузыря».
— Ну да…
«Врет! — моментально поняла я. — Зрачки дернулись!»
Но ловить его на лжи немедленно было не с руки.
— А откуда узнали про гранаты? — моментально увела я разговор в сторону.
— Бычара заложил! — с ненавистью сказал Щукин.
— Быков, что ли?
— Ну…
Постепенно Щукин стал откровеннее. Я узнала и про всеобщих гарнизонных любимцев — собак, и про хавку, и про баню. Я узнала, где надо перелезать через забор, чтобы попасть в ближайший винно-водочный магазин, в какое время и где проходит патруль, каков режим работы складов — в общем, все, что знал Щукин. Ну и поняла кое-что сама.
Солдаты воровали боеприпасы часто, но понемногу. За лето четыре раза гранаты и патроны вывозили свои машины — на стрелковый полигон и на учения. Правда, один раз пришла чужая машина с армейскими номерами. В вагоны загружали малоинтересный массовому потребителю товар: ПТУРСы, зенитные комплексы, реактивные снаряды для «Урагана» — все большое, громоздкое и тщательно охраняемое. В то, что прапор — вор и сам приторговывает оружием, верили все, но за руку его никто не ловил.
— У вас бумага есть? — поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.
— Есть.
— Я хочу маме написать — можно?
— Напиши… — Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.
Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:
— Прочитайте. Там ничего такого нет.
— Да я верю.
— Нет, вы прочитайте, а то подумаете…
Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».
Я отложила письмо. Саша напряженно смотрел на меня.
— Как думаете, поверит?
— Не знаю. Может, лучше правду написать?
— Не-е, она старая, не выдержит.
— Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?
— Не знаю, — задумался Щукин. — Наверное, будет… Я еще подумаю, — решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. — Ну, я пошел? — вопросительно посмотрел он на меня. — Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.