Он на мгновение зажмурился и, открыв глаза, протянул фото девушке.
Даша долго смотрела на снимок, прежде чем вернуть его. Наконец, вернув, подняла на Гурьева глаза:
– Гур. С ума сойти. Что же это такое?!
– Это жизнь, дорогая, – он спрятал фото.
– Я совсем не похожа на неё.
– Нет, конечно.
– А она на англичанку совсем не похожа…
– Откуда ты знаешь, какие должны быть англичанки? – Гурьев улыбнулся, теперь по-настоящему.
– Я не знаю. Я чувствую.
– Всё ты правильно чувствуешь. Она русская. Такая же, как мы с тобой. Просто долгое время даже не догадывалась об этом.
– Конечно, – Даша улыбнулась. – Конечно. Я всегда это знала.
– Я тоже хочу фотографии посмотреть. Покажи мне мамин снимок, пожалуйста. У тебя ведь есть?
Он видел, как Даша, собирая вещи, положила в чемодан тоненький фотоальбом. А в доме на стенах – ни одной фотокарточки. Нигде. И это было странно. Из разряда тех самых странностей, которые он так отчаянно терпеть не мог. Даша опустила глаза, вздохнула:
– У нас есть одно-единственное мамино фото. Папка сказал как-то, когда я спросила, что мама не любила и не хотела фотографироваться.
Вот тут Гурьев дёрнулся. Потому что это было то самое, что он ожидал и что до крика боялся услышать. А Даша поднялась, и, опять ступая осторожно, почти неслышно, вышла. И вернулась через минуту с тем альбомом в потрёпанном бархатном переплёте, малиновом, с латунными уголками. Опустилась на стул рядом с Гурьевым, положила альбом на стол, раскрыла обложку, быстро, сосредоточенно перевернула несколько страниц:
– Вот.
Он замер, вглядываясь в знакомое – да, конечно, знакомое – лицо. Никаких сомнений. Абсолютно. Она. Взгляд, улыбка. Ну, старше, разумеется, чем он её помнил, но… Господи Боже, да как же это может быть?!?
– Это ещё до того, как я родилась, – тихо проговорила Даша. – Когда она узнала, что я у них буду, тогда согласилась на фото. Папка рассказывал.
– А детские? Семейные снимки? – Гурьев заранее знал ответ, но всё ещё отказывался верить собственным глазам и собственной памяти.
– Нет, – длинно, прерывисто вздохнула девушка. – Папка сказал, что всё-всё пропало. Ничего не осталось, вообще.
Конечно, подумал он в бешенстве. Ничего не осталось. Только ты, дивушко. Только ты – и ничего больше. Ну, уж нет. Теперь – всё будет иначе. Я ещё не очень твёрдо знаю, как, но то, что будет иначе – знаю вот совершенно точно.
– Почему ты не зовёшь её, Гур?!
– Кого? – вопрос словно ударил его снизу по ногам, как земля парашютиста, и Гурьев опять раскрылся.
– Не делай вид, будто не понимаешь, – сердито сказала девушка. – Со мной так не нужно, Гур. Ты же знаешь.