Третий по значению отламывает кусок от пирога Викторушки и, неряшливо жуя, предлагает:
— Ну што, хлопцы, выпьемо ще? Я маю пару карбованцев…
— Нет, — отвечает на вопросительную мину Викторушки Эд. — Мы должны идти. Нас ждут.
— Ну, якый гордый. «Нас ждуть», — передразнивает его третий по значению. — Хлопци з Лэнзмины казалы, шо ты с жидивкою жывэш. И тоби не соромно, а? Ты ж Савэнко, Савэнко ж твоя фамилия, я знаю, шо ж ты с жидивкою? Ты ж наш…
— Эй, ты что, охуел, милый? — ласково говорит Викторушка и легонько касается плеча Корнейчука. Когда тот поворачивается к нему, Викторушка с улыбкой бьет его левой рукой в живот, а ребром правой — по горлу.
Третий по значению отлетает к стене, пересекая луч солнца, исходящий из окна. В луче после пролета украинского поэта плавает пыль. Он сбивает девушку-студентку с ног, еле удерживается на ногах, но, упрямый, двинув кадыком, кричит:
— Хоч убийте менэ, не стану мовчать! Вы з жыдами зв'язалися ы йэм жопы лижэтэ! Вона жидивка тебе, дурня, своею юшкою мэнструальною напоила, вот ты и забув, шо ты Савэнко и назвав себэ Лимонов и жыдам служишь!
— Ну ты и мудак! Фантастический мудак! — бросает Эд третьему украинскому. — Идем, Викт'ор, ну его, урода, на хуй!
Викторушка, уже было снявший свою шляпку из соломки, чтобы не помять в драке, водружает шляпу на голову, и они, к облегчению всех посетителей пирожковой, поднимаются по лестнице. Украинский поэт взбирается за ними. Они выбираются на Сумскую. Стоя в дверях пирожковой, рубаха расстегнулась совсем, обнажая белое брюхо, Корнейчук орет:
— Схамэнися Савэнко, схамэнися! Ще маеш время. Но прийде година и, як Тарас (Корнейчук указал через улицу на памятник другому Тарасу) Бульба стану судыть я тэбэ! Ну што, запрошу, помоглы тоби твои жыды? Схамэнися, Савэнко, не запизныся!
Ребята хохочут. Поворачиваются и идут к «Автомату».
— Что он там буровил о менструальной юшке, Викт'ор?
— Неграмотные пейзане утверждают, что, напоив мужчину менструальной кровью, возможно навечно приворожить его. Говорят, что это делают цыганки и еврейки…
— Ну и мракобес! Откуда он свалился на Сумскую, такой Корнейчук, из какой далекой деревни прибыл?
— Ты не бери в голову, Эд. Анна самая положительная и понимающая фройлайн, которую я встречал.
— У Анны нет национальности! — Эд вдруг разозлился на оставшегося в дверях пирожковой насосавшегося портвейна клопа. И на себя, за то, что не среагировал дать клопу в морду. Викт'ор среагировал, а он нет. Нужно было врезать за Анну. Правы и Генка и Бах — Эд Лимонов стал очень уж осторожным. То, что он боится попасть в руки мусоров — ясно, он — тунеядец и шьет, не платя налога. Однако его приятелям, может быть, кажется, что он трус. — Анна — выродок! Анна — шиза. У шиз нет национальности. Анна ненавидит своего дядю академика — благополучную суку и называет его «жыдом», Викт'ор… А этот урод!.. Бля, попадись он мне еще раз… — Эд останавливается и оглядывается назад, в сторону пирожковой.