Книга смеха и забвения (Кундера) - страница 136

Барбара посмотрела в лицо своего партнера. Лысый не выдержал и засмеялся во все горло. Словно зная, где источник зла, Барбара повернулась к Яну. В эту минуту провинциалка прошептала ему: — Что с тобой? Почему ты плачешь?

Но Барбара уже была перед ним, шипя сквозь зубы: — Не собираешься ли ты устроить мне здесь то же, что и на похоронах Пассера!

— Не сердись, — сказал Ян; он смеялся, и слезы текли у него по щекам.

Она попросила его уйти.

14

Еще до отъезда в Америку Ян повез Ядвигу к морю. Это был заброшенный остров с несколькими миниатюрными деревеньками, с ленивыми овцами на пастбищах и с одной гостиницей на огороженном пляже. Каждый снял для себя отдельный номер.

Он постучал к ней в дверь. Голос ее, предложивший ему войти, донесся из глубины комнаты. Войдя внутрь, он никого не увидел. «Я делаю пи-пи», — крикнула она из туалета, дверь которого была полуоткрыта.

Это было ему хорошо известно. У нее могло собраться многочисленное общество, но это не мешало ей запросто объявить, что она идет в туалет по-маленькому, а потом оттуда разговаривать с гостями через полуоткрытую дверь. В этом не было ни кокетства, ни бесстыдства. Напротив, это было полное отрицание и кокетства, и бесстыдства.

Ядвига не признавала традиций, гирей висящих на человеке. Она отказывалась признать, что голое лицо целомудреннее голого зада. Ей было непонятно, почему соленая жидкость, капающая у нас из глаз, может считаться возвышенно-поэтичной, тогда как жидкость, выпущенная из живота, способна вызывать омерзение. Все это казалось ей глупым, искусственным, неразумным, и она относилась к этому, как упрямый ребенок к правилам внутреннего распорядка католического пансиона.

Выйдя из туалета, она улыбнулась Яну и подставила ему сначала одну, потом другую щеку: — Идем на пляж?

Он кивнул.

— Одежду оставь у меня, — сказала она ему и, сбросив халат, оказалась в чем мать родила.

Раздеваясь в присутствии других, Ян всегда испытывал некоторую неловкость, и сейчас едва ли не с завистью смотрел на Ядвигу, двигавшуюся в своей наготе, словно в удобном домашнем платье. А впрочем нет: она двигалась гораздо естественнее, чем в платье, словно, отбрасывая его, вместе с ним отбрасывала и тяжкий удел женщины и становилась просто человеческим существом без половых признаков. Словно половые признаки были заключены в платье, а нагота являлась состоянием сексуальной нейтральности.

Голыми они спустились по лестнице на пляж, где группами сидели, прохаживались и купались такие же голые люди: голые матери с голыми детьми, голые бабушки и голые внучки, голые юноши и голые старцы. Здесь было страшное множество женских грудей самой различной формы, красивых, менее красивых, безобразных, огромных и сморщенных. Ян с грустью осознавал, что старые груди рядом с молодыми не выглядят моложе, напротив, молодые делают их еще более старыми и что все они вместе одинаково причудливы и бессмысленны.