Все мои размышления потонули в неудержимом, неукротимом хохоте. Мне было до того смешно, что я под конец стала серьезно опасаться — как бы не отдать концы от смеха. По всей видимости, ребята испугались того же, потому что оба привстали со своих стульев и напряженно смотрели на меня, явно не зная, что в такой ситуации делать. Наконец, более находчивый и опытный Костик осторожно приблизился ко мне (все правильно — а вдруг я заразная) и наотмашь треснул меня пару раз по щекам.
Удары отозвались в моей, и так нездоровой, голове очень болезненно, голова стала гудеть еще больше, а я настолько расстроилась и обиделась на такое обращение, что немедленно перешла от оглушительного смеха к горьким слезам.
Причем я не просто плакала, я громогласно оповещала весь мир в лице Илюши и Костика о своей горькой доле. В понятие горькой доли вошло все: и каторжная работа, и гады-преступники, которые невежливо обходятся с дамой-детективом, и необходимость делать дома ремонт — когда и на какие деньги, кофе, который я забыла у Гришки и который Гришка обязательно выпьет без меня.
Тут я поймала себя на мысли, что хочу рассказать этим ребятам и о сложностях дела, которое я сейчас расследую. Какими-то остатками разума я поняла, что этого по каким-то причинам делать не следует. Но и молчать я уже не могу! Надо говорить о чем-то жалостливом: такое у меня сейчас настроение. И тему придумывать побыстрее. Я не нашла ничего лучшего, как сделать экскурс в глубь веков и начала рассказывать историю Ромео и Джульетты. А так как я сама не очень твердо ее помнила, а гораздо лучше в памяти у меня сохранился сюжет «Английского пациента», которого я видела несколько дней назад, то история великой любви Ромео и Джульетты неведомым образом переплелась с историей героев этого фильма.
Абсолютно обалдевшие Костик и Илюша не пытались мне мешать, они лишь молча смотрели на меня, забыв даже про недопитое пиво. А мой рассказ, несмотря на некоторую нелогичность и налет легкого безумия, лился легко и свободно. По-моему, все было очень интересно, а главное — жалостливо, аж слеза прошибала. У меня самой, во всяком случае, слезы лились бурным потоком.
Кольцов вошел в тот самый момент, когда я рассказывала во всех подробностях, как разбился летчик — Ромео, врезавшись в фамильный склеп Капулетти. Лица Костика и Илюши уже не были образцом напряженного внимания, а лишь отражали полную покорность судьбе. Кажется, в их глазах я приобрела статус стихийного бедствия — чего-то среднего между торнадо и цунами: и то и другое — что-то мало понятное, но опасное, и лучше этого избегать. На приход шефа ребята тоже никак не отреагировали.