Но ничего подобного, к счастью, не случилось. Мне было приказано замолчать, после чего Афанасий и Василий отошли в сторонку и долгое время совещались. Я с замиранием сердца ждала вынесенного ими вердикта и старательно прислушивалась к разговору.
— Короче, — вполголоса подытожил господин Торовский принятое решение, — ловить больше нечего. Василовский мертв, сотрудничество накрылось, надо уезжать отсюда и искать замену в Первопрестольной. Хату свою можешь сдать, пока время есть, все равно мы в Тарасов теперь не скоро нагрянем.
— Прекрати, кто такую хибару снять согласится? Лучше вот что скажи: ты планируешь в Москве с Клишенко встретиться? Типа, он наконец дождался своего звездного часа?
— А что делать? С кем-то в любом случае надо договариваться о сотрудничестве. Потом еще обсудим, а пока я подумаю хорошенько.
— А с ней что делать? — Жестом Афанасий показал на меня и вопросительно поднял брови.
— Ванька ее до дому довезет, не здесь же оставлять. Прошу прощения за доставленные неудобства, леди. — Последние слова уже относились ко мне. Затем Торовский приказал одному из мордоворотов довезти меня до дома. Моя душа пела от такого немыслимого счастья. Но пытливая натура дала о себе знать при выходе. Иначе и быть не могло.
— Вопрос можно? — Классно же я, наверное, сейчас выгляжу…
— Ну… — на лице Афанасия появилось напряженное выражение.
— Ты уже знал об убийстве композитора, когда первый раз встретился со мной?
— Нет… Об исчезновении знал. Сказал наобум про убийство, и оказалось, что угадал. Думал, ты еще начнешь расспрашивать, что да как, почему по телику не сообщается… А ты молчишь. Я и подумал, что просто не въехала… Вали давай, — закончил он откровенничать и послал мне чувствительного пинка, грубо ликвидировав заминку в продвижении.
Гарика в моей квартире не было. Зато там была записка, полная обвинительных упреков, коими он пытался выразить то отношение, которое испытывал к моему поступку. Прождав меня два часа, о чем было написано в записке, Гарик отчаялся дождаться моего возвращения и обреченно констатировал очередной облом. «Я знаю, — писал он, — что ты опять сошлешься на срочное дело, которое заставило тебя убежать в домашней одежде и тапочках. Я не хочу этого слушать…» Далее следовало грозное, чисто кавказское обещание когда-нибудь меня зарезать.
Но сантименты меня интересовали мало. Помимо эмоционального выплеска, Гарик своим антикаллиграфическим почерком нацарапал некоторые сведения относительно официального расследования, но практически все уже и так было мне известно. Приходилось признать, что милиция в своем репертуаре. Налицо типичный случай ИКД, что расшифровывается как имитация кипучей деятельности.