— Теперь можно и поговорить, — приблизилась ко мне Дракула, — а то тогда в сортире ты так быстро отрубилась, что мы даже не успели познакомиться.
И она со всего размаха съездила мне по щеке.
Удар у нее был тяжелый.
Губа сразу опухла, а крохотный фианит на ее перстне распорол мне щеку.
Я чувствовала, как по щеке сбегает струйка крови, и с ужасом поняла, что несколько капель уже упали на мой белый шарфик.
Следующий удар нанесла Прорва.
Она предпочла для физических упражнений мой живот.
Вернее, солнечное сплетение.
А это было очень неудобно, так как естественная реакция для человека, когда его бьют в солнечное сплетение, — согнуться пополам.
Мне же не давали этого сделать наручники и кисть Михаила Юрьевича Лермонтова, к которой я была прикована.
— Тебе говорили? — Это осведомилась Прорва, снова ударяя меня в живот.
— Тебя предупреждали? — вторила ей Дракула, разбивая мне нос.
Шарфик был загублен окончательно.
— Так куда же ты суешься, тварь?! — уже кричала Прорва, хватая меня за ухо и поворачивая его на сто восемьдесят градусов.
— В следующий раз тебя просто уроют, — пообещала Дракула, ограничившись подзатыльником.
Очевидно, для контраста со следующим разом.
— Хватит об нее руки марать, — сплюнула Прорва. — Кровища сейчас опасна. Вдруг у нее СПИД?
— И то правда, — согласилась Дракула.
Обе бандитки, мгновенно преобразившись в прогуливающихся дам предпенсионного возраста, чинно удалились в сторону конечной остановки троллейбуса, идущего в город.
Я осталась вдвоем с Михаилом Юрьевичем.
Дождавшись, когда злобные истязательницы скроются из виду, я, изловчившись, достала из сумочки булавку и стала ковыряться в замке американских самозатягивающихся наручников.
— Мама, а почему эта тетя залезла на пьедестал? — услышала я сбоку детский голосок.
— Тише, детка, — шикнула на ребенка мама. — Тете захотелось рассмотреть дядю Лермонтова поближе.
Я, вполголоса чертыхаясь, возилась с наручниками, боясь поднять заляпанное кровью лицо.
— Я им покажу «Княжну Мэри»! — бормотала я. — Я им устрою «Бородино»!
Наконец замок поддался.
Оставив браслет наручников на запястье чугунного поэта, я спустилась к воде и умыла лицо.
Отфыркавшись и сверив в зеркальце свое теперешнее состояние с прежним, я пришла к выводу, что мой фасад не так уж сильно попорчен.
Я снова закурила, ощущая на распухших губах соленый привкус крови.
Кому-то я очень мешаю. И, по-моему, это здорово.