Переверзев прищурился.
– Это на каком основании ты меня во вранье уличаешь? – спросил он с большим интересом. – Есть у тебя основания, или, как у вас говорится, на понт меня берешь?
– Есть основания, – уверенно заявил Крячко. – Как не быть? Смотри, единственный твой сын много лет назад в море ушел, по чужим краям скитался, в передряги всякие попадал, ни весточки от него, ни хрена годами не было, и тут вдруг прихожу я и завожу разговор о сыне, а ты и слушать не хочешь – гонишь меня, такой здесь не проживает... Как такое поведение назвать? Неестественное поведение – вот как! И ты меня как хочешь убеждай, Палыч, а сына ты видел недавно, знаешь, что жив, а потому так спокоен. И про опасность знаешь – потому и меня пускать не хотел. Верно я все говорю? Верно, конечно, потому что – психология! И вот что интересно, ты знаешь, мы знаем, а ходим вокруг друг друга, как кот вокруг сала. Не дело это.
– А что такое вы знаете? – осторожно поинтересовался Переверзев.
– Ну уж ты, Палыч, вообще! – уничтожающе заметил Крячко. – Я все-таки мент, хотя и душевный. А менты как говорят – вопросы здесь задаю я! Все понятно?
Старик повесил голову, со злом раздавил папиросу в пепельнице и тут же полез за другой.
– Ладно, полковник! Правильно ты все понял. Не буду с тобой в кошки мышки играть – расскажу все, что знаю. Все равно ничем другим помочь сыну я не смогу. Он сам себе хозяин стал. Чем живет, на что надеется – не пойму, а сам ничего не говорит. А я ведь чувствую, что на грани он! И чувствую, и вижу... Только вот хочу у тебя спросить. Раз милиция моим сыном так заинтересовалась, что сразу полковники в ход пошли, значит, крепко он во что-то вляпался, а? Говори прямо, не скрывай, и я ничего скрывать не стану.
Крячко внимательно все выслушал, закурил новую сигарету и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно уважительнее:
– А ведь я, Палыч, и сам ничего не знаю! Может, если бы знал, то и не приехал бы к тебе. Тут ведь какая история – нас не один твой сынок интересует. Нас команда интересует, с которой он плавал. Есть намек, что попала эта команда за границей в серьезный переплет, а вот теперь как будто бы сюда вернулась, по крайней мере некоторые... Твой-то, значит, вернулся?
У старика неожиданно задрожали веки, задрожала нижняя губа, задрожали руки – да так, что он поторопился положить папиросу.
– Вернулся, – всхлипнул он, пряча глаза. – Неделю назад вернулся парнишка мой... Пятнадцать годков не виделись... Прямо скажу, нехорошее я уже думал, полковник. И мать вот чуток не дождалась... – он махнул рукой и заплакал, утирая слезы краем тельняшки.