Арестованный помолчал, пожевал губами, вздохнул.
— Убил подсвечником, который после утопил в Волге! — просипел он еле слышно.
Убил, значит? Подсвечником? Ну ладно!
— А где взяли канделябр?
Василий Семенович вопросительно посмотрел на меня: слово «канделябр» не было ему знакомо.
— Ну а подсвечник — где он стоял?
Голубков пожал плечами.
— Не помню. Схватил — убил — утопил в Волге… Не помню…
— А как выглядел канделябр, какой формы был, какого цвета?
— Не знаю, не разглядывал. Схватил — убил… — Мой собеседник закашлялся и долго не мог остановиться. Наконец продолжил: — Я пришел занять еще денег…
— Вы были должны Баргомистрову большую сумму?
— Был. Должен. Пришел занять еще. Он денег не дал, а стал на меня кричать и угрожать. Я — сам не помню, как это получилось, — схватил подсвечник…
Это я уже слышала.
— Виктор стоял к вам лицом или спиной?
— Не помню… Может, спиной, а может, лицом… Вы, девушка, отпустите меня. Я уже все сказал, все подписал. Отпустите, а? — арестованный умоляюще поднял на меня глаза.
— Но ведь вы не убивали, Василий Семенович. Скажите мне правду. Вам нечего меня бояться.
Как убедить этого забитого, запуганного человека?
— Убивал, — упрямо заявил Голубков. — Подсвечником. Схватил — убил и…
— А что вы сделали после того, как избавились от орудия убийства? — перебила я.
— Напился. Пришел домой, сделал вид, что лег спать. На самом деле все слышал. Пришла жена.
— Чья?
— Трупа.
— Так, дальше.
— Увидела труп, подняла крик. Приехала милиция, стала ко мне стучаться, я не открыл. Потом открыл, мне дали по морде — для этой, как ее? — про… хви… хви…
— Для профилактики.
— Для нее, — согласился Василий Семенович. — И забрали. — Он вздохнул. — Сижу вот… Суд, говорят, скоро… Прошу учесть мое добровольное признание и снизить срок.
Ну как тут не удержаться, чтобы не выругаться последними словами?!
— Но ведь вас арестовали ни за что! — только и пролепетала я беспомощно.
— За что, — апатично возразил Голубков. — Прошу учесть… и снизить…
— Василий Семенович, кого вы покрываете?
В его глазах промелькнуло нечто вроде удивления. Арестованный пожевал губами — и ничего не сказал.
— Ведь там, у Баргомистрова, была женщина. Ну же, была?
— Не знаю, — вяло произнес несчастный. — Я убил, потом утопил…
— Да никого вы не убивали! — взорвалась я.
Так. Спокойно. Терпение, Татьяна, его явно тебе не хватает!
В дверь постучали. Я выглянула — и не смогла сдержать улыбки: у розовощекого юнца глаза сделались большими и круглыми, как дореформенные пятаки. От испуга и возмущения мальчик, видимо, потерял дар речи: он только замычал и принялся отчаянно жестикулировать. Язык глухонемых я, к сожалению, еще не выучила, поэтому Диме, который понял коллегу лучше меня, пришлось перевести: