— А фотографии… Да, я их делала. Но никто ведь не судит строго за такие слабости? А вот Янкин бы меня выгнал. Света знала о том, что я, как бы это выразиться… люблю подглядывать в щелочку. И знала, что я их фотографирую. Извините, — подняла она глаза на моего спутника, — но ваша подружка сама мне разрешала фотографировать ее.
Он улыбнулся. Похоже, это его нисколько не волновало. Куда больше интересовала его дверь в кафе, бесконечно хлопавшая, впускавшая все новых и новых посетителей. Времени было уже три минуты третьего.
— Валя задерживается, — пробормотала я себе под нос, старательно прогоняя мысль о том, что она не придет сюда вовсе.
Но мои надежды постепенно таяли.
Когда эти надежды почти совсем испарились, я заметила, что устремленное на дверь лицо моего спутника напряглось.
Я проследила за его взглядом и буквально оцепенела. Потому что на пороге кафе стоял человек, которого я меньше всего ожидала увидеть.
Герр Шумахер.
Аплодисменты, публика! Все актеры выходят на прощальный поклон. Маски снимаются, и под ними наконец-то начинают проглядывать лица — истинные лица тех, кого мы даже не ожидали увидеть. И хотя сие действо, происходившее на моих глазах, напоминало мне японский театр кабуки или комедию дель арте, где никто и никогда не догадается, что за физиономия спряталась за обильным гримом, я была вполне удовлетворена. Я даже не шевельнулась в тот момент, когда дебелый герр Шумахер с завидной прытью подскочил к нашему столику и выхватил органайзер. Единственное, чего я пока не могла понять, — почему из-за этой глупости развернулись такие боевые действия? Но, поразмыслив, я все-таки соизволила решить, что все войны сотворены из глупостей, и, дождавшись, когда неожиданно юркая фигура герра скроется за дверью, я вскочила и вылетела вслед.
В конце улицы мелькнул Сергей, которому я махнула рукой, и помчалась дальше, почти на сто процентов уверенная, что мои вассалы следуют за мной.
Герр Шумахер уходил, как будто всю жизнь обучался спринтерскому искусству. Старательно петляя, он не воспользовался машиной, а мчался по людным улицам — наверное, боялся, что я начну палить по колесам.
Я сняла туфли и бежала босиком, уверенно рассекая пространство привычными движениями девочки, выросшей в тесноте трамваев, расталкивая толпу прохожих.
За мной слышалось тяжелое дыхание «детей Валентины Прянкиной».
Герр Шумахер наконец-то свернул в переулок, потеряв от усталости бдительность. Тут-то я его и догнала.
Прыгнув сзади, как озверевшая кошка, я заломила ему руку за спину и ласково прошептала: