— Погоди, — медленно соображал Григорий, — ты что, в Омске?
— Гриша, радость моя, я в Омске. И не нужно больше вопросов. Как прилечу, все расскажу. Ты сделай только, как я прошу. Ладно?
— Хорошо. С тобой все в порядке?
— Ну, если я еще помню тебя и твои координаты, то жить буду.
Услышав в ответ довольное урчание, я положила трубку. Обернувшись, наткнулась на старлея, стоявшего за моей спиной. Он считал своим долгом проконтролировать мой звонок. Участковый уже открыл было рот, чтобы дать очередное распоряжение, но я его перебила:
— Вначале вы отвезете меня в больницу, где мне сделают рентген. У меня жутко болит голова, вам понятно?
Стоны, раздававшиеся из зала, становились все сильней. Мы вошли и увидели Лидочку, лежащую на диване. Грудь ее высоко вздымалась, голос хрипел.
— Мне плохо, вызовите «Скорую», — еле слышно попросила она.
— Диабетический приступ, — предположила я и вновь подняла телефонную трубку.
* * *
Спустя полчаса наша троица уже тряслась в старом «рафике» по дорожным рытвинам.
— Вы что, теперь будете меня все время конвоировать? — задала я старлею вопрос, глядя на свои ноги в грязных дырявых тапках, которые мне пришлось надеть. Вся Лидочкина обувь была меньше моей стопы размера на два, поэтому тапки — единственное, что хоть как-то держалось на моих ногах.
— Работа такая, — пробубнил мент. — Вы же удерете в свой Тарасов, и дело с ограблением повиснет…
— Не волнуйтесь. Оно все равно повиснет, даже и с моими показаниями, — пообещала я ему.
Лидочка лежала на носилках. Ей сделали укол, и теперь она молчала, только дышать продолжала все так же тяжело.
Рентген моей головы показал, что обошлось без сотрясения, и я облегченно вздохнула. Но если бы кто-нибудь узнал, что я пекусь о своем здоровье не ради себя, а только из-за боязни, что может приостановиться расследование, то выразительно покрутил бы у виска. Да, я одержимая. И знаю это. Сейчас мне необходимо найти Антонину и выяснить причину, по которой она отравила Коврина. В данный момент это волнует меня гораздо больше собственного здоровья.
Всю свою жизнь я относилась к своей одежде с пиететом, поэтому, когда от больницы до участка мы со старлеем ехали в общественном транспорте, я чувствовала себя скверно. Мало того что обута я была в ужасные тапки двадцатилетней давности, так мне еще пришлось облачиться в линялый черный балахон размера этак пятидесятого с «хвостиком», который когда-то, в незапамятные времена, именовался плащом.
Рассказ о случившемся, ответы на вопросы, протоколирование отняли уйму времени. Но я заранее смирилась с этим, как с неизбежностью, и вела себя достаточно спокойно, несмотря на плохо преодолимое желание спать, опухшие после сегодняшней ночи руки и все еще не утихшую головную боль.