– Однако компания у меня…
– Там еще некромантка на телеге, – успокоила я его.
Видимо, это заявление его и привело в чувство. Он постучал ногой по полу, приподняв подол рясы, и велел черту:
– А ну, нечистое, отвори потаенную дверь.
Пантерий, не единожды в отсутствие предстоятеля лазавший по храму, азартно содрал половик, даже нос у него от любопытства вытянулся. Пол под нами был сложен из дубовых плах, и никакой двери я сначала не заметила, но черт, припавший к доскам, довольно хохотнул, сказал:
– Есть!
И пара плах ушла вниз, явив нам довольно широкий проход.
– Ну, пойдем, благословясь, – кивнул предстоятель.
– Батюшка, образ забыли! – взвизгнул черт и, сорвавшись с места, выхватил из красного угла липовую доску с образом рыжей, хитроглазой Пречистой Девы.
На обратной стороне ее я с удивлением обнаружила подобие резной рамки, как у зеркала, только в ровном месте, вместо еще одного рисунка, поучительной надписи или полированного тусклого серебра, был вычеканен прищуренный драконий глаз, словно кто-то приложил готовую форму и хлопнул молотком.
– Забавно, – хмыкнул Илиодор, заглядывая черту через плечо.
– Я тоже ее почитатель, – подмигнул Пантерий Илиодору, распихивая нас и кубарем скатываясь по лестнице.
Доски встали на место, и в тот же час над нашими головами затопали, очевидно, нетерпеливый Решетников понял, что никто к нему не выйдет. Тайник предстоятеля был многоэтажным, что потрясло Илиодора. На первом этаже – церковная утварь для дурачков, а на втором – еретическая литература, это если инквизиция возьмется за него крепко, чтобы отвязалась. А в самом потаенном месте, в мраморном зальце и чуть ли не с лампадками, – архив и накопители. Я аж чуть не прослезилась, однако больше всего обрадовалась подземному ходу.
– Хотите, угадаю, куда он ведет? – спросила я, глядя в непроглядную тьму тоннеля, в котором по щелчку Архиносквена стали один за другим загораться робкие синенькие огоньки.
– Судя по вашему нервному смешку, госпожа гроссмейстерша, – подал официальный до приторности голос Илиодор, – этот путь снова приведет нас в Малгород.
– А что? – не понял нашего бурного веселья Архиносквен, – это что имеет какое-то значение?
– Не удивлюсь, если мы вообще не сможем покинуть Серебрянск! – хохотнул Пантерий с любовью разглядывая образ Девы. – Нет, ты смотри, как живая!
Мы зашагали по полутемному коридору.
Лана сидела на подоконнике, угрюмо рассматривая миленький внутренний дворик Серебрянского замка. Легкая нахмуренность ей шла, делая обычно легкомысленную мордашку Ланки глубокой и одухотворенной. Редкие девушки из прислуги пожирали ее глазами, зеленея от зависти. Когда они крались мимо на цыпочках, казалось, что они не только глаза, но и все поры на теле раскрывали так широко, насколько это позволяли им силы. Еще бы! Ведь это та самая Дорофея Костричная, о которой среди бар столько пересудов, если уж не образец завидной женской судьбы, то предмет для девичьей зависти точно. В комнатах служанок речь только и шла, что о дикой страсти между Мытным Адрианом Якимовичем и юной княжной, страсти, сметающей, как клокочущий весенний поток, высокие плотины, возведенные злосчастьем. А уж когда кухарка Анфиса велела уняться раздражавшим ее дурищам, которые гудели день и ночь как растревоженный улей, гангренозным тоном заявив, что их Дорофея всего лишь самозванка, в миру известная как Лана Лапоткова, в чем Анфиса, коренная дурневчанка, могла поклясться хоть на могиле родителей, слезы, визги и завистливые стоны перехлестнули через край, заставив приезжих подозрительно относиться к замковой кухне и к тому, что на ней происходило, и исходило из нее.