— Неужели улик мало?
— В нашем деле всякое даяние благо.
Кафтанов вышел из-за стола, сел напротив Вадима.
— Ты молодец, Вадик, ты даже не знаешь, какой ты молодец.
— Почему же, — ответил Орлов, — знаю. Еще как знаю.
— Невежа ты, — рассмеялся Кафтанов. — Есть повод, можем вполне позволить себе по пять капель.
— Идея. А где?
— Естественно, у тебя. Ты же молодец, а не я.
Зазвонил внутренний телефон. Кафтанов устало поднялся, снял трубку.
— Кафтанов… Так… Так… Сейчас приедем.
— Что случилось? — лениво поинтересовался Вадим.
— Долгушин твой косит под сумасшедшего.
— Долгушин? — Вадим расхохотался.
Он вспомнил каменное лицо задержанного, когда в отделении милиции в аэропорту они обыскивали его вещи.
— Пойдем в изолятор, посмотрим.
Они вышли из кабинета, по лестнице спустились вниз, пересекли пустой двор.
— Ну, что у вас? — спросил Кафтанов дежурного.
— Кричит, лает, головой об стенку пытался биться.
— Где он?
— В шестой, товарищ генерал.
Они прошли мимо одинаковых дверей, глядящих в коридор глазами «волчков», остановились у шестой камеры. Дежурный отодвинул засов, распахнул дверь. Долгушин сидел в углу на корточках и жевал кусок полотенца. Глаза у него были вытаращены, волосы стояли дыбом, лицо измазано пылью. Как он был не похож сейчас на лощеного господина, небрежно и упруго шагавшего по аэропорту. Долгушин смотрел на них и пытался проглотить кусок тряпки, лицо его исказила брезгливость, в глазах жили злоба и осмысленность.
— Слушай, Каин, — Кафтанов сел на нары, — ты нам не устраивай Малый театр. Я сейчас вызову специалистов из института Сербского, и они тебя расколют в три минуты. Мы здесь не таких видели. Ты лучше о завтрашнем подумай. Хочешь в суд молчком пойти — иди. Улик у нас хватит. Только помни — твои подельники все на тебя спишут. Наташа твоя распрекрасная, Корнье и Рыбкин, он же Липкин.
Долгушин вскочил, выплюнул тряпку.
— И его нашли? — зло выдавил он.
— А как же. Нам за это деньги платят. Ты лучше возьми бумагу и карандаш да напиши все о Корнье. Иначе контрабанда пойдет на тебя, а кроме того, он обвиняет тебя в связи с какими-то англичанами.
— Сволочь.
— Точно, Долгушин, сволочь он. Вот ты о нем и напиши. Суд у нас во внимание принимает одно — поведение человека на предварительном следствии. Думай.
Кафтанов встал и зашагал к дверям.
В коридоре он сказал Вадиму:
— Уголовники, конечно, сволочь и мерзость. Но, на мой взгляд, они лучше, чем такие, как Долгушин.
— Это почему же? — удивился Вадим.
— Они враги открытые, а этот жил среди нас, прикидывался человеком и гадил. Черт его знает, как все изменилось нынче.