— Он согласен, — неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.
— Ларик, — простонал Лесоковский, — как же так?..
— А так. Не хочешь позора, письма в Союз?
— Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?
— У них есть документы? — спросил Малюков.
— Да. Пригласить их?
— Зовите.
Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.
— Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?
— Вы хотите сказать, что я воровал? — взвизгнул композитор.
— Как вы смеете! — вмешалась Лариса Федоровна— Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.
— Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал, что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.
— Спокойнее, Вадим Николаевич, — Малюков коснулся рукой его плеча, — спокойнее.
— Вы ответите. — гневно выдавила Лариса Федоровна, — ответите, это вам не бериевские времена.
Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости в парках маленьких уральских городков. Обычно с обратной стороны спинки ставилось заводское клеймо и год выпуска. Вадим обошел скамейку, наклонился. Полусбитые временем буквы, морда какого-то зверя, видимо, заводской знак. Интересно, сколько заломили перекупщики с композитора за это поржавевшее чудо? Старина — это модно. Более того, это выгодно. Старый столик или этажерка, десятилетиями пылившиеся в чуланах и темных углах квартир, стали модными и поэтому сделались предметом наживы.